Шрифт:
В семь лет я поняла, что ужасно богата. Во-первых, у нас появилась собственная целая квартира – двухкомнатная, в двухэтажном деревянном доме («со всеми удобствами во дворе» – как говорила бабушка), а у всех соседей было только по комнате в таких же квартирах. Это потому что у нас была самая большая семья! И это богатство было даже важнее, чем квартира. Ведь мои мама и папа и бабушка были самыми умными и добрыми, и вообще самыми лучшими на свете, а ещё у меня были две сестры и два брата – тоже самые лучшие. Когда мы вместе выходили во двор, сразу получалась команда, и все ребята бежали к нам решать, во что будем играть. Жили мы в замечательном «геофизическом дворе» на окраине Тюмени, тут же была работа всех наших родителей, и техника их полевых разведочных партий здесь же хранилась и ремонтировалась. У нас всё время гостили командировочные из северных партий – молодые, красивые, весёлые, шумные. Все говорили об открытиях газа и нефти, которые будут совсем скоро. Мне казалось, что готовится большой праздник, и мы всем двором будем на нём главными!
А неподалёку, рядом с сетевязальной фабрикой, был детский дом. Я знала,
Лет через 30 история повторилась. Теперь я с мужем-геофизиком и тремя детьми жила в первом «нефтяном городе» Тюменской области – Урае, работала в редакции местной газеты. Квартира у нас была на окраине города, почти в таком же доме, как у родителей 30 лет назад, но уже трёхкомнатная (и «со всеми удобствами» – не во дворе). Неподалёку от нашего дома шла стройка – сюда должны были перевести дом ребёнка из Ханты-Мансийска. Стройка затягивалась, и наконец, партийное руководство решило «сдать объект» не завершая строительство – к какой-то важной дате. Дом на пустыре окружили забором и завезли детей. Журналистов на «режимный объект» не допускали. И тогда я решила, что на этот раз могу и обязана хоть чем-то помочь детям, оставшимся без родителей.
1. Детки в клетке
20 марта 1986 г.
Главврач моему заявлению с просьбой о приеме на работу удивилась: «Из редакции да горшки мыть?» Я не стала рассказывать о своих далеко идущих журналистских планах, но предъявила диплом о высшем педагогическом образовании и школьное свидетельство о квалификации медсестры-воспитателя яслей и младших групп детских садов. А также сослалась на то, что текучка редакционной жизни не дает мне всерьез заняться задуманной книгой о тюменских первооткрывателях газа и нефти, материал для которой давно собран, поэтому я и хочу пару месяцев поработать няней, не загружая голову откликами трудящихся на призывы партии и освещением итогов соцсоревнования. «Ну, зачем же няней – с высшим педагогическим образованием… У нас сменных воспитателей не хватает», – неохотно призналась моя новая начальница. Наверное, я вызывала у нее некоторые опасения. С другой стороны, домашний корреспондент в хозяйстве тоже может пригодиться – видимо, придя к такому выводу, главврач повела меня по всему Дому, указывая на строительный брак, недоделки и уж совсем вопиющее: «Канализация, бойлерные, даже электричество – всё работает с перебоями, не успеваем чинить!» И я сразу допустила «ляп», сказав, что за строителями глаз да глаз нужен. Главврач обиделась: «Такой надзор не входит в мои служебные обязанности!». Я подумала, что на ее месте еще и консультантов со стороны бы приглашала, ведь самой во всем не разобраться. Но, конечно, на нее «давило» партийное руководство, заставляя принимать эту ударную недостройку на всех этапах. Не понравилось мне еще обилие ковров, диванов, кресел в служебных помещениях. В Доме так многого не хватает – неужели не жалко было денег на эти, вряд ли нужные детям, предметы? Хотя, тоже ясно: деньги надо было «освоить» до определенного срока, а ничего более подходящего ни достать, ни заказать не удалось.
Но тогда-то мне было не до этих сомнений-подозрений, я все ждала: когда, наконец, дойдем до группы, и я увижу детей. Некоторых из них я знала: полгода назад писала о мамашах, которых тогда собирались лишать прав материнства, и даже надеялась, что мое выступление поможет им опамятоваться. Я тогда всерьез поверила в отчаяние одной из них, совсем юной и очень хорошенькой. Она клялась, что завтра же пойдет в наркологический кабинет, не будет пить, устроится на работу, никаких мужиков к себе больше не пустит, уже не пускает… Только подруга ей мешает, вот ее надо прав лишить, та и сама собирается оставить ребенка, которого скоро родит. У обеих подруг было тогда по трое ребятишек. Старших дочек той, с которой я беседовала, забрали отцы, младшая здесь, в Доме ребенка. Вторая, вернувшись из роддома, заперла своих, уже четверых, мальчишек в квартире и исчезла на неделю. Старший мальчик, наученный матерью, не отпирал и не отзывался, но маленькие плакали. В конце концов, соседи вызвали милицию, взломали дверь… Малыши тоже в этом Доме, а старшему уже семь лет, его будут отправлять в детский дом другого города, но пока там нет мест, держат в нашей больнице.
Главврач разрешила заглянуть в грудную группу (от рождения до двух лет), в которой я буду работать. Но, поскольку я еще не проходила медосмотр, дальше порога меня не пустили. С этой позиции все показалось прекрасным! Очень светло и просторно; детки, чистенькие, в ярких ползунках и рубашечках, ползали по манежу среди разноцветных игрушек. Понравились воспитательница и няня – улыбчивые, дружелюбные, очень женственные. Главврач попыталась остудить мою восторженность словами: «Дети бичей и алкоголиков. Среди них нет нормальных – с такой-то наследственностью!» Уж лучше бы молчала – я тут же решительно усомнилась не в детях, а в ее профессиональной пригодности. Но дальше она завела меня в инвалидную группу. Тоже светло, чисто и ярко от цветных пеленок. Только дети не ползают, лежат по кроваткам – парализованные, изломанные, изуродованные… Вот тут главврач сама предложила подойти к кроваткам, а на меня напал столбняк. Она говорила что-то безнадежно жестокое – наверное, в качестве прививки для меня. Я отвечать не могла, но всей душой была против – и ее слов, и всего, что стояло перед глазами. Я не могу в это верить! Потом уже решила, что врачам и медсестрам, работающим с такими детьми, необходима какая-то психологическая самозащита, профессиональный цинизм – иначе с ума сойдешь.
2 марта
Свершилось – я сменный воспитатель Грудной группы! Название, конечно, условное, просто у нас самые маленькие дети. Группа одна, а подгруппы две: до года и до двух. Мои – старшие. Самый интересный возраст!
Когда я пришла на свою первую смену, дети полдничали. Ползунков напоили молочком и высадили в манеж. Трое деток постарше самостоятельно доедали печенье за столиком. Один из них посмотрел-посмотрел на меня, выбрался, подошел и протянул полпеченюшки… Это был Тимоша, предпоследний из четверых братьев, которых чуть не уморила мамаша. «Конечно, они привыкли дома делиться, – объяснила няня. – Старший Алик сам голодом сидит, а братишек накормит…» И я сразу полюбила и Тимошу, и Алика. Младший из четверки, Матвейка, тоже в нашей группе, хотя у другой воспитательницы. Вернее, за самыми маленькими, до года, ухаживает медсестра. Няня одна, общая, на обе подгруппы. Поскольку у нас только спальни разные, работаем мы сообща, и дети «общие». Матвейка, конечно, очень истощен, крохотный, слабенький. Для него принята на работу кормилица, но он так плохо сосет и так сильно срыгивает, что и грудное молоко ему не помогает. Но няня уверяет, что «и не таких выхаживали». Показала двух мальчиков, Рустами и Диму, оба были по 900 граммов, недоношенные, вот про них никто не думал, что выживут.
Дима уже большой мальчик, ему третий год, но он не ходит. С большой неохотой согласился пройти, придерживаемый за ручки. Кажется, у него ножки болят. И не говорит. Но у него такая обворожительная улыбка, что верится – все понимает. А хорошенького черноглазого Рустамчика забегали проведать воспитательницы из других групп. Он всеобщий любимец, и сегодня у него трудный день: отлучение от соски. Ему тоже почти два года, но от ложки и «твердой пищи» он до сих пор наотрез отказывался. А с сегодняшнего дня соску ему было решено не давать вовсе. К ужину он уже не решался выплюнуть картофельное пюре, но и проглотить не мог, так, с набитым ртом, и вопил от голода. Няня положила его на спину и стала заливать пюре водой. Я боялась, что ребенок захлебнется, но нет, сглотал все и успокоился. Только в отместку перекусал в манеже всех, кого успел. Он еще тоже не ходит.
Еще две ползунишки – Ира и Лиля, но они годовалые. Перед ужином дружно капризничали, на всех обижались, пришлось положить их в кроватки, где они мигом уснули. Зато когда все остальные легли спать, на них напало веселье. Ползали в манеже наперегонки, друг через друга, бодались, боролись, смеялись, визжали… Очень славненькие!
Остальные детки уже на своих ногах. Сегодня я, конечно, еще не во всех всмотрелась. Запомнила хорошенькую кубышечку с японскими глазками – неночку Наташу, хитренького шалуна и неслуха Ваську. У них мамы есть. Васькины родители лечатся от туберкулеза, у Наташи пятнадцатилетняя мама кончает ПТУ. Еще одна девочка, Женя, сегодня вернулась из больницы. Она очень много плакала, возможно, из-за смены обстановки. Но строгая няня Ира, в качестве опытного работника знакомившая меня с детьми и правилами обращения с ними, уверяла, что «просто ее в больнице затаскали, забаловали», и пыталась не давать мне ее утешать. Мне, в свою очередь, казалось, что она, «не обращая внимания на капризы», только добавляет причин для истерики. Боюсь, что в таком поведении няни была виновата я: ей явно казалось, что я сразу принялась «затаскивать и забаловывать», вот она и пыталась нейтрализовать мое вредное влияние.
А я вспомнила, как лежала в больнице моя старшая дочка – ей тогда и года не было, но я уже вышла на работу в школу. Я, конечно, не хотела отдавать ее в больницу одну, но педиатр очень строго сказала: «У ребенка, возможно, пневмония, дома оставлять нельзя. Но вы же грудью не кормите. Если все мамаши станут с детьми в больницах лежать – кто работать будет? Вас ученики ждут!», и я устыдилась. Через сутки меня к дочке не пустили: «Уснула. А увидит вас – расстроится, раскричится!» – «Но я же слышу – она плачет!» – «Это не она». Но на следующий день меня, можно сказать, пригласили на госпитализацию, положив заодно и старшего сына с банальным ларингитом: дочке стало хуже. В какой ужас я пришла, увидев свою малышку! За полутора суток Иночка, казалось, уменьшилась вдвое, истаяла. У нее не оставалось сил даже плакать, и обрадоваться нам, хотя бы улыбнуться, она тоже не могла. Она и дышала прерывисто, словно через силу. Родители из других палат рассказали, что первые сутки она кричала, не переставая, ничего не ела, но медсестры никому не разрешали к ней заходить, «потому что избалована, пусть привыкает!» Но Инка никогда не была капризной, даже болея. Просто испугалась, оставшись одна, и пришла в совершенное отчаяние оттого, что мама не приходит. Когда ее забирали с «пневмонией», у нее был только кашель, а за это время и температура поднялась, и жидкий стул, рвота появились. До сих пор считаю, что если бы после этого я не носила ее месяц на руках, выхаживая, оживляя, что угодно могло бы случиться, но только не выздоровление! Вот и этим детям, по-моему, больше любых лекарств, питания, ухода, нужны ласковые руки, возможность прижаться, почувствовать себя любимыми, защищенными.
Няня Ира – молодая, незамужняя, бездетная, специального образования не имеет, но она работала в таком же учреждении в другом городе. И весьма начитанная девушка, особенно в области педагогики – совсем как я в юности. Конечно, ей мое высшее филологическое образование и опыт воспитания собственных детей не указ и не авторитет. Может, лучше бы она была совсем неопытная? Тогда ничего доказывать и завоевывать бы не пришлось. Но, надо признать, детей она любит. Мне уже успели сообщить, что она пыталась удочерить девочку из самых маленьких (мать отказалась от нее при рождении), но возник отец, который забирать дочку не стал, так как некому за ней ухаживать, но оформил все документы, закрепляющие его отцовские права…