Каждая минута жизни
Шрифт:
— Не будет… — внезапно опавшим голосом произнесла Бетти и протянула отцу телеграфный бланк. — Вот… я была на почтамте… из Ульма…
Рейч взял бумажку. Наклеенные латинские буквы показались ему неразборчивыми, чужими, он никак не мог проникнуть в их смысл, собрать все слова вместе. Голос его звучал отрывисто, почти как у школьника, изучающего алфавит:
— «Ваш сын… Вальтер Мария-Гросбах Рейч… погиб во время… во время…
Больше у него не хватило сил говорить, он вдруг сник и, схватившись за спинку скамейки, опустился на нее.
Валькирия выхватила из услышанного только последнее слово «прекращено». Оно пронзило ее надеждой.
— Я же говорила, Герберт, они прекратят все!.. — Схватив телеграмму, она в следующее мгновение осознала смысл случившегося. Сдавленный вопль вырвался у нее из груди: — Погиб!.. Мой сын погиб!
Прижав телеграмму к груди, она с искаженным лицом кинулась в коттедж.
Через несколько дней, поздним вечером, в комендантской комнатке рабочего общежития раздался телефонный звонок. Николай Онисимович снял трубку. Спрашивали Максима Петровича. Николай Онисимович, расстегнув ворот рубахи — в комнате еще стояла жара после знойного дня, — проворчал, что в такое время звонят только бессовестные люди, завтра вставать на работу, тут не рестораны.
Однако женский голос в трубке упрямо домогался своего:
— Очень вас прошу, дорогой товарищ. Позовите… С ним будет говорить его дочь. Светочка Заремба.
— Дочь? — даже испугался Николай Онисимович, для чего-то прикрыл трубку рукой и огляделся. — Вот так бы сразу и сказали.
Заремба явился в спортивных трико и майке, хмурый со сна, растрепанный. Не мог никак сообразить, кто звонит и почему такая ночная срочность.
В трубке он узнал голос дежурной сестры, добрый, извиняющийся. Та сказала, что Светочка тут, рядом. Вот она берет трубку.
— Светочка? — внезапно как бы отяжелел Заремба. Нашарил у себя за спиной стул, опустился на него. Обеими руками ухватился за трубку: — Я слушаю тебя, Светонька!
— Папа! — зазвенел голос дочери, до такой степени знакомый и беззаботный, что у Зарембы перехватило дыхание. — Мне завтра будут делать операцию. Слышишь, папочка?
Ее слова были простые, будничные, она его о чем-то
— Слышишь, папочка? Жюль Верна. В коричневом переплете. У нас показывали по телевизору кино о нем, а я ничего не знаю. Девочки рассказывают такое интересное, такое интересное, а я ни бу-бу…
Потом она говорила о школьном товарище Сашке, что принес ей вчера гербарий, сделанный всем классом, о том, что под окнами больницы асфальтируют улицу, рабочие поставили транзистор, и слышна музыка, такая музыка!
— Ну, чего там? — испуганно спросил Николай Онисимович.
— Говорит, у них музыка под домом… асфальтируют тротуар… — невнятно пробормотал Заремба.
— А-а, — протянул комендант и покачал головой.
— Папа, а где мама? — неожиданно спросила дочь.
— Мама немного заболела, но ты не волнуйся, она скоро встанет, и мы с ней придем к тебе, доченька.
И тут он услышал голос Рубанчука. Видно, Андрей Павлович так и не ушел сегодня домой. В его голосе чувствовались крайняя усталость и едва скрываемое напряжение. Он сказал, что в больницу завтра приходить не обязательно. У них уже все готово. Настроение у девочки отличное. Температура держится на уровне.
— А как Антон Иванович? Поправляется?
— Как вам сказать… Вы же понимаете, инфаркт в его возрасте — это серьезно. Состояние средней тяжести. Надеемся, что все обойдется. Ну, а операцию, Максим Петрович, буду делать я сам.
— А западные немцы? — без всякой связи спросил Заремба. — Они что?.. Доктор Рейч, а?
Ответа долго не было. Тишина показалась странной, пугающей. Потом Рубанчук понизил голос почти до шепота:
— Доктора Рейча уже нет… Мне сообщили, что на обратном пути… Короче, не выдержали нервы… — После короткой паузы Рубанчук добавил: — Очевидно, для него это был единственный выход. Сами понимаете… Единственный выход из тупика. — И снова через паузу послышался вполне уравновешенный, убедительный голос Рубанчука: — Вас это пусть не трогает. Девочка ваша — молодчина. Вот что самое главное, Максим Петрович. Просто отличная девчуха. Еще раз передает вам привет…
Заремба положил трубку, посмотрел на коменданта.
— Завтра у нас очень трудный день, Николай Онисимович.