Каждое мгновение!
Шрифт:
На девяносто втором — на его командирском танке — все было в порядке.
Коршак нашел старшего лейтенанта Карлова осенью следующего года. На его молодых, но уже начавших наливаться силой плечах были капитанские погоны. Вернее, погоны оставались те же — Коршак это понят сразу (самая верхняя звездочка в этом созвездии светилась яснее остальных трех, и погон был старый и ладно обмявшийся).
Карлов к тому же недавно женился. Ну, совсем недавно — несколько дней назад. Празднество еще не выветрилось из малюсенькой комнатки, которую ему дали, и маленькая женщина в светло-зеленом толстом свитере и джинсовой юбке, черная
Карлов был румян от счастья и смущения. Его лицо пылало, и от этого стало особенно заметно, что у него темно-синие, хотя и маленькие глаза, четче обозначились и пятна прошлых ожогов. Одно пятно шло от уха вниз и стекало за расстегнутый воротник гимнастерки по белому, не тронутому солнцем горлу.
Тахта была низкая, женщина сидела на ней глубоко, ее красивые колени светились ровным загаром. Но вовсе не эта смелая поза, а выражение ее лица и глаз сказали Коршаку, что она знает много, может быть, больше Карлова. И лицо ее скорее было моложавым, чем молодым. Но она заинтересовала Коршака только потому, что сидела с Карловым. И Коршак с грустью подумал о том, как будет тяжело капитану с этой женщиной. Но потом он вдруг с облегчением подумал, что, возможно, как раз наоборот — ее прошлый опыт поможет им в жизни.
— Скажите, Володя. Я ведь могу вас так называть?.. Скажите, Володя, вот прошло больше года. Вы капитан, командуете ротой. А, наверное, не раз вспоминали свой огненный марш? Вы простите меня — вопросы мои, возможно, наивны и вероломны…
— Не знаю, что и сказать, — после некоторого молчания начал Карлов. — Я вышел на дорогу и только тогда понял, что под ногами проселок, когда нагнулся, чтобы рукой потрогать землю, и обнаружил щебенку. А танки, потеряв меня, стали. Я слышал, как во мгле приглушенно работали их дизели. И тогда я крикнул, чтобы Тюпкин вел машину на меня. Он перегазнул и выехал на проселок. Мне даже отскочить в сторону пришлось. Потом я отвел Тюпкина в сторону, а сам пошел за девяносто вторым. Честное слово, отошел и напугался — ни ту, ни другую машины не вижу, и дороги под ногами не вижу… Ну вот, выбрались мы на дорогу, встали носом в ту сторону, куда, как я полагал, рота ушла, собрались все до кучи. Молчим. И тогда я говорю:
— Ну, что делать будем, ребята?
— Ты командир, ты и думай…
— Скомандовать мне недолго, вам машины-то вести, — говорю. А вы знаете, жаром несло справа — спасу нет. Дым и жара. Двигатели греются, особенно на первой передаче, горячим воздухом их обдувает, где тут остыть, человек-то не выдерживает, а в каждом цилиндре — по две тысячи с половиной градусов на каждую вспышку. Что же, — говорю, — тогда слушай мою команду. Идем вперед. Только так — у меня уже ноги отваливаются. По очереди дорогу показывать будем. Теперь твоя очередь, сержант, — это я командиру 93-го. — Я с Тюпкиным на броне сидеть буду.
— По рации спрашиваю своих: как, мол, видите? Может, у меня, думаю, что с глазами. Устали, может, или дым зрение задавил. Нет, все отвечают: видимость хуже. Так мы на сержанта чуть не налетели. Вдруг выдвинулась его спина из дыма. Я не своим голосом Тюпкину: стой, мать твою! Кричу: ты что, сержант, ошалел?! — и спрыгнул к нему.
Он впереди себя рукой показывает:
— Люди там.
— Что ты порешь, какие люди!
Я тогда даже, поверите ли, лося видел и штук шесть коз — между танками шмыгнули. Никогда прежде дикой козы не видел так близко. А тут лось.
— Люди там, взводный. Люди и машина.
Увидел и я два желтеньких пятнышка сквозь дым — машина стояла с включенными фарами.
— Оставайтесь на месте, мы с сержантом пойдем поглядим, — сказал я Тюпкину. — А ты, сержант, прости, по запарке я тебя.
— Ничего, — говорит, — взводный. Мы в такую переделку попали — не до обид.
Действительно, машина. Утюжок этот, ГАЗ-51 с кузовом, обшитым фанерой. И при машине трое. Как я понял, один — самый пожилой — шофер, другой, помоложе, в золотых очках, и женщина лет двадцати восьми. Машина у них сломалась — не то полуось, не то с колесом что-то, не до разбирательств было.
Женщина решительная такая, губы сжаты, косынка на ней строгая и курточка. Она все руки в карманах курточки держала. В общем, я по привычке: старший лейтенант такой-то, командир танкового взвода. Чем могу быть полезен?
— Ты один, что ли, командир танкового взвода? — спрашивает она.
— Никак нет, — отвечаю, — при мне два танка с экипажами.
— Милый, родной мой, старший лейтенант, — она ко мне чуть не на шею. В глазах слезы. — В шести километрах отсюда метеостанция. Люди там остались, девчата. Трое девчат. У них ни техники, ничего. Час назад была радиограмма: пожар в районе станции…
Я пожимаю плечами.
— Не имею права. У меня боевое задание…
— Послушай, старший лейтенант. — Она буквально наступала на меня. Ну вот так, чуть не грудью касалась. — Не время шутить. Ты что, на самом деле не понимаешь: речь идет о человеческих жизнях. Ты что, никак не повзрослеешь все?
— Да нет, дорогая гражданочка, — я ее ни девушкой, как это принято, ни товарищем назвать почему-то не смог. — Я на самом деле не имею права. И на самом деле у меня боевое задание. И командование ждет. Да что я объяснять буду!
— Тогда за каким чертом вы все нужны тут — вся ваша армия, все ваши солдаты, танки, пушки! За каким чертом вы нужны здесь, если трех девчат из пламени не можете вытащить?!
— Да не могу я, не могу!
— Можешь! Не свисти — можешь! Лезь в танк свой, вызывай своего генерала или кто он там. Может, хоть он умней тебя!..
— Нет у меня связи. А почему они пешком оттуда не уйдут? Вы же сами говорите, всего шесть километров. И дорога есть.
— Во-первых, огонь их уже от дороги отрезал, — сказала она медленно и жестко. — Твои танки сам бог послал. А, во-вторых, они на посту. Смена у них, я их знаю: без приказа не уйдут. Там аппаратура, и ребенок с ними. Это-то тебе хоть понятно?..
И я дрогнул. Действительно, думаю, для чего тогда армия, если в самое тяжелое время не поможет. Это раз. Второе, обстановка исключительная. В-третьих, думаю, для спасения гражданских лиц, терпящих стихийное бедствие, нашу роту и двинули. И если я по воле случая и по собственной вине отстал от всех своих, то не этот ли вариант самый верный. Сержант мой все время молчал. Я на него несколько раз украдкой поглядывал — молчит и не смотрит, точно его это и не касается. По уставу он прав. Не его это дело. А по существу, по-товарищески? Не товарищ он — и все. Это я так, краем ума понял. Кто его знает, может быть, злость на сержанта — да, скорее всего, злость и такая темная, что ли, обида помогли мне в конце концов.