Каждому свое
Шрифт:
Оторванную ногу разглядывали маршалы и генералы.
– Удивляюсь! – сказал Бертье. – Такой странной обуви с таким сложным рантом в Европе вообще не производят.
Ординарец Гурго вдруг суматошно закричал:
– Собака! Откуда взялась эта дикая собака?
С поля битвы в шатер императора забежал громадный пес и, сильно перепуганный, дрожа, забился под стол. На ошейнике собаки прочитали надпись: «Принадлежу гражданину Ж.-В. Моро», – и тогда все поняли, чей был сапог.
– Правосудие неба свершилось! – обрадовался Наполеон.
Коленкур записал его слова: «Это моя звезда, моя! Смерть Моро будет
– Моро сам не пожелал лучшей судьбы. Я был к нему добр и все прощал. Но он отвернулся от меня, и его звезда навеки погасла. Его честь и его заслуги перед Францией никогда не будут ратифицированы французской историей. Франция запомнит только меня… одного меня!
…Исподволь в армии был распространен слух, будто император сам зарядил пушку ядром, сам точно прицелился, сам выстрелил и сам же убил «изменника» Моро.
– Vive l’empereur! – восклицали «марии-луизы».
Шварценберг отступал; его войска, не долго думая, тут же сдавались Наполеону заодно с «хурдой» (как называли казаки награбленное), а поверх «хурды» плакали жены и дети. Под проливным дождем Орлов сказал Александру:
– Причуды венского вальса! Ружья у австрийцев устроены столь отлично, что при дожде они не стреляют…
– Все они босяки! – выразился Александр…
Он уступил для Моро свою карету, но бедняга – даже на рессорах – не мог вынести ее тряски. Для сопровождения его был выделен почетный эскорт на лошадях. Из гренадерского полка богатырей Орлов выбрал десять человек одинакового роста и шага, чтобы поставить их под носилки. Дожди зарядили надолго, над лежащим Моро солдаты устроили балдахин из своих шинелей. «Дорога через горы, – писал Павел Свиньин, – была ужасная, трудная даже для здорового человека, но генерал сносил все трудности, не подавая знаков ослабления. В этом непоколебимом духе мы находили новые причины к надежде, особливо после первой перевязки, когда его раны были найдены в лучшем положении… быстрые потоки заграждали дорогу, глубокие пропасти и клокочущие бездны едва позволяли на тропе держаться его носильщикам!»
Под грудами одеял в изуродованном теле еще шла борьба за жизнь, хотя Моро однажды уже сказал Рапателю:
– Пропал! Хорошо хоть, что умираю ради великого дела… Если б не это проклятое ядро! Круглый кусок негодного металла, а как много несет он страданий… Пропал я.
Тридцатого августа гренадеры донесли его до чешской деревни Лаун; Моро, лежа в чистой горнице, собрался с силами, желая известить Александрину о себе: «Бонапарт все еще счастлив, – писал он в Лондон. – Мне сделали операцию как нельзя лучше. Хотя мы отступили, но только для того, чтобы соединиться с Блюхером. Извини мое маранье, я люблю тебя и целую ото всего сердца. Поручаю Рапателю дописать письмо», – и на этих словах он выпустил перо из пальцев.
– Больше не могу, – сказал Моро Рапателю. – Допиши сам, что хочешь. – Орлову он подарил саблю, на эфесе которой галльский петух разинул клюв в воинственном призыве. – Возьмите от меня на добрую память. Видите, как горланит задира? Это хороший символ нашего будущего, Орлов…
На рассвете 2 сентября 1813 года он умер, и крик деревенского петуха совпал с последним вздохом его.
Михаил Орлов навестил в ставке Александра:
– Ожидаю ваших распоряжений – какая земля должна быть счастлива, растворив свои недра для останков Моро?
– Моро погиб под знаменами русской армии, разве можно отдавать его чужбине? Пусть Рапатель везет в Петербург, а при погребении отдать почести русского фельдмаршала…
В Праге тело Моро подвергли бальзамированию. Рапатель и Чарли везли его через Варшаву, где и переночевали, не расставаясь с мертвецом, в комнате гостиницы. Ближе к ночи старый лакей принес им свечи, кивнул на покойника:
– Он лежит и не знает, что именно в этой вот комнате Наполеон, убегая из России, признал свое поражение словами: «От великого до смешного – один шаг…»
Петербург встретил Рапателя леденящим ветром, бедный Чарли совсем замерз, он доверчиво жался под шинелью полковника. Все заботы о погребении Моро взяло на себя военное министерство, в церкви св. Екатерины вскрыли подвал, где покоились два польских короля – Станислав Лещинский [20] и Станислав Понятовский… Рапателю сказали, что на том свете республиканцу Моро, наверное, будет безразлично близкое соседство двух коронованных особ.
– Мертвому все равно, – не возражал Рапатель…
20
Станислав Лещинский похоронен в городе Нанси (Лотарингия), но его череп и часть скелета погребены в Петербурге.
Похороны состоялись 2 октября в присутствии двора, генералитета и всего дипломатического корпуса. Несмотря на холодную погоду, возле церкви и внутри ее собралась очень большая толпа петербуржцев – и знатных и простолюдинов. Факельщики в черных одеждах открывали движение пушечного лафета, в который были впряжены рослые кони в черных пелеринах. Вдоль всего Невского выстроились шпалеры войск гвардии, размеренно стучали барабаны, обвитые траурным флером, ветер с Невы шелестел низко опущенными знаменами.
В подвале храма было душно, пылали факелы и свечи. От этого дня сохранилась запись: «Внезапно явились две фигуры и с плачем кинулись на гроб. То были адъютант покойного и его маленький негр. Сердце мое умилилось при этом зрелище оплакивания Моро, продолжавшем терпеть изгнание и по кончине своей. Маленький негр был так жалок…» Гроб закопали. Свечи и факелы погасили. Рапатель нанял коляску и отвез осиротевшего Чарли в Гатчину, где оставил его в сиротском доме для бедных. А сиротских домов для богатых и не бывает!
15. Фер-Шампенуаз
Вернувшись из Петербурга, Рапатель заехал в Теплиц, где у подгулявшего мадьярского помещика он выиграл в карты на шестерку с тузом сказочную белую лошадь, которой все восхищались. Даже Александр, и тот ему позавидовал.
– Берегите ее, Рапатель, – сказал он. – А если надумаете продавать, я куплю ее у вас сразу же.
Рапатель барышничать с царем не желал, обещая подарить лошадь, но прежде он въедет на ней в Париж… Жезл фельдмаршала, возложенный на могиле Моро, оставался в церковном подвале, а память о Моро нуждалась в монументе – именно на том роковом месте, где его сразило роковое ядро.