Каждый день как последний
Шрифт:
— Нет, она правда умирает. Уж я-то знаю, пережила много ее постановочных приступов. Сейчас она в больнице, к ней пока пускают. Не желаете приехать, проститься?
— Нет.
— Пожалуйста… — В голосе девушки послышались слезы. Какая все-таки добрая… Бывают же такие! — У нее ведь близких в городе нет. А я не в счет. Я чужая…
Лида мысленно исторгла возмущенный рык, но вслух сказала:
— Ладно, приеду. На пять минут.
— Спасибо…
Нелли что-то еще лепетала, но Лида не стала слушать. Отключилась.
«И зачем я согласилась? — ругала она себя, переодеваясь. — Что заставило меня сделать это? На тетку мне плевать, на эту
Так и не найдя ответа, Лида покинула квартиру.
До единственной в городе больницы ехать надо минут двадцать. Лида быстро поймала машину, назвала адрес. Обычно она ездила даром. Просто любезничала с водителем, и он не брал с нее денег. Но сегодня она была не в том настроении. Когда добрались до места, она сухо спросила, сколько. Ей назвали цену. Конечно, завышенную. Но Лида не стала «бодаться», отдала деньги и вышла.
Тетку она нашла в отдельной палате (та любила болеть с комфортом, уж если лежала в больнице, то в числе ВИПов). У ее кровати дежурила Нелли. Увидев Лиду, она просияла.
— Ваша тетя спит сейчас. Слабая очень. Но вы посидите, она проснется скоро. Пить постоянно хочет. Вода вот… — Нелли указала на тумбочку, на которой стояла большая бутылка воды и стакан. — А я пока схожу перекушу. Тут круглосуточный буфет.
И она удалилась, оставив Лиду наедине с умирающей теткой.
О да, теперь она не сомневалась, что той осталось немного. Сестра матери всегда выглядела изможденной и больной, но не такой опустошенной. Может, она работала на топливе, именуемом «злость», и теперь оно израсходовалось. Ее «бак» опустел. В нем ничего не осталось, даже злости…
— Пить… — прохрипела тетка, разлепив потрескавшиеся губы.
Лида взяла бутылку и налила воды в стакан. Руки почему-то подрагивали.
Она напоила умирающую, та с облегчением выдохнула:
— Хорошо… — И улыбнулась. Да так довольно, как никогда. — Лидка, ты это? — спросила потом.
— Я.
— И чего приперлась?
— Нелли позвала.
— Хорошая она.
— Очень. Надеюсь, ты не кинешь ее с завещанием? — Она подозревала, что тетка может.
— Нет, квартира ее. — И, ткнув морщинистым пальцем в Лиду, припечатала: — А не твоя!
— Да не нужна мне она, — устало отмахнулась та.
— А что нужно?
— От тебя? — фыркнула Лида.
— Да вообще… От жизни.
— Тебе правда интересно?
— Да. Я тебя никогда не понимала. Да и не пыталась, признаю. Но другие сами открываются. А ты нет. Знаешь, я тут фильм смотрела по телевизору. С большим таким мужиком! Челюсть у него еще выдвинута… Негер какой-то.
— Чернокожий?
— Да нет. Фамилия такая. Негер. А зовут как-то на букву «Ш». Шарль. Или Шульц.
— Шварценеггер? — выдала бредовое предположение Лида.
— Точно. Шварц Негер. И вот он там, чтоб мысли его не читали, бошку чем-то обматывал. — Лида вспомнила фильм. Назывался он «Вспомнить все». Недавно его пересняли с новыми актерами. — У тебя башка будто постоянно обмотана, понимаешь? Вот и спрашиваю. Чего ты хочешь?
— Любви, наверное, — задумчиво протянула Лида. — Не видела я ее ни от кого… Все, что угодно, только не любовь…
Неожиданно она почувствовала прикосновение. Это тетка сжала ее кисть.
— Я тебя понимаю, — проговорила она. Затем жестом показала, что опять желает попить. Когда утолила жажду, продолжила: — Думаешь, я всегда была такой?.. Кикиморой? Нет, цветочком нежным была. Одуванчиком пушистым…
И
— Я из деревни уехала в пятнадцать. Поступила в училище при заводе. Отучилась, диплом получила. На работу меня взяли, дали комнату в общежитии, бараке в старом рабочем поселке. Ничего особенного, но мне там нравилось. На танцы мы ходили с девочками, хохотали до упаду с парнями. Но я ничего не позволяла себе. Никаких вольностей. В отличие от матери твоей скромной была. А наших заводских такие недотроги не интересовали. К тому же я красотой не блистала. Ни лицом, ни фигурой не вышла. Поэтому, кроме хохотунчиков, ничего и не было у меня с ребятами. А хотелось любви. И вот однажды знакомлюсь на улице с одним. Не чета нашим, спокойный, интеллигентный, обходительный. Не то что мата, грубого слова не слышала от него. И красавец. Вот прямо красавец! Рост, лицо, руки изящные, с ногтями аккуратными. Ухаживать за мной начал. Но мы не целовались даже. За ручку только он меня брал иногда. И все. И я считала, что хорошо это. Значит, намерения у него серьезные.
— И долго вы встречались?
— Да. Полтора года. Меня и мать его знала. Сначала недовольна была мной. Считала, не пара я ее умнице-сыну. А потом приняла.
— Так что же вас разлучило?
— Извращенцем он оказался. Педофилом.
— Да ты что?
— Вот так вот… Детки его возбуждали маленькие. Пять, семь, девять лет. Любого возраста. Он подглядывал за ними на пруду. Касался, если проходил мимо. За конфетку просил трусики снять…
— Тварь какая.
— Да… Но эту тварь вскоре перестали удовлетворять невинные шалости. Он напал на девочку, чтобы изнасиловать.
— Не получилось? — с надеждой спросила Лида.
— Нет, ему помешали. Дети, которые стали свидетелями того, как он уводит ее, позвали взрослых. Те стащили его с ребенка. Потом избили сильно и привязали к стулу. Это все в заброшенном доме происходило. Там кое-что из мебели нашлось и веревки.
— Зачем привязали? — не поняла она.
— До приезда милиции. Чтоб не сбежал… — Тетка говорила все тише и тише, и Лиде пришлось склониться к ней, чтобы слышать.
— Но он сбежал?
— Нет, он умер.
— От побоев?
— Нет. Кое-кто перерезал ему глотку, когда все вышли на улицу, чтоб там ждать милиционеров.
— И кто же это сделал?
— Не догадываешься?
Лида отстранилась, с испугом посмотрела на тетку.
— Ты? — Это было скорее утверждение, чем вопрос.
И та кивнула.
— Я не могла простить его… — прошелестела тетка, прикрыв морщинистые веки.
— Но где ты взяла нож?
— Крики застали меня на кухне. Я шинковала капусту. Выбежала на улицу, держа нож в руке. Дом, куда этот урод, женишок мой, девочку затащил, неподалеку стоял. В нем тоже общага когда-то была. Я сначала не поняла ничего, а потом мальчишка соседский все мне объяснил. И про то, как дядя ко всем детям приставал, и про девочку… — Тетка закашлялась. Сухость в горле мешала ей говорить, и Лида вновь ее напоила. — Когда все высыпали на улицу, я пролезла в дом через разбитое окно. Встала напротив этого чудовища и посмотрела ему в глаза. И знаешь, что в них вспыхнуло при виде меня? Не боль или раскаяние, а надежда. Он решил, что я пришла, чтобы освободить его. Тогда я резанула ножом ему по горлу. После я выбралась на улицу, прошла в дом. Помыв и убрав нож, залила капусту готовым рассолом и вышла во двор встречать с соседями милицию.