Шрифт:
ЮЛИЙ ТЕОДОРОВИЧ ДУНСКИЙ и ВАЛЕРИИ СЕМЕНОВИЧ ФРИД работают вместе со школьной скамьи. Оба родились в 1922 году, учились в одной и той же школе, затем одновременно закончили сценарный факультет ВГИКа. Кинематографический дебют Ю. Дунского и В. Фрида состоялся
Фильм по литературному сценарию Ю. Дунского и В. Фрида «Каждый десятый» ставит на киностудии «Ленфильм» режиссер Наум Бирман.
Шли своей небесной дорогой белые пуховые облака, а под ними кружил, кружил коршун. Он словно прислушивался к доносившемуся снизу, с земли, голосу:
— Ведь подумать страшно: не две недели, не два месяца — два года тянется братоубийственная эта война! Два года льется зазря русская кровушка!..
Покачивались верхушки сосен, шелестели, перешептываясь друг с дружкой. А голос — хрипловатый, уверенный — продолжал:
— Но, слава богу, большевистскому разгулу приходит конец… Мы вышибли красных за Тобол, на северо-западном фронте наступает генерал Юденич, на южном генерал Деникин гонит большевиков и в хвост и в гриву… Все, кому дорога Россия, объединились под знаменем Верховного правителя адмирала Колчака! Вот оно, это знамя — зеленое, как леса нашей Сибири, и белое, как сибирские снега!
Бело-зеленое знамя было укреплено над крыльцом крестьянского дома. А на крыльце стоял и держал речь усатый и кривоногий, как полагается коннику, сотник:
— Про нас говорят всякую глупость: будто мы в плен не берем, рубим всех в капусту… Но вот вы стоите тут передо мной, и никто вас не обидел, пальцем не тронул. Так или не так?
Те, к кому он обращался — человек пятьдесят пленных красноармейцев, — стояли, сбившись в кучу, окруженные конной охраной. Никто не ответил сотнику на его вопрос.
Поодаль собрались немногочисленные жители починка — маленькой, на шесть домов, лесной деревеньки, возле которой колчаковцы разбили красный отряд. Жители — один старик да бабы с детишками — боязливо молчали, глядя на рослых веселых казаков и на их разномастно одетых, плохо обутых пленников.
— Командование Сибирской казачьей дивизии простит ваши преступления, ежели вы добровольно перейдете на нашу сторону… Кто согласен, отходи к колодцу.
Толпа пленных зашевелилась, по ней словно рябь прошла. Но к колодцу не двинулся ни один человек. Сотник нахмурился, сошел с крыльца поближе к пленным красноармейцам.
— Казаки среди вас есть? — спросил он, вглядываясь в испуганные и враждебные лица. — По мордам вижу, что есть. Так послушайте меня, братцы. Казачество спокон веку было одной семьей. С Советами казаку не по пути… А если кто из казачков оказался на красной стороне, так это по трусости или по глупости. За глупость не судят, а трусость можно искупить кровью!.. Еще раз говорю вам: каждый казак получит коня и шашку, а каждый пехотинец — винтовку. И все вместе, с богом, на красную сволочь!.. Ну? Кто согласен?
Пленные по-прежнему молчали, глядя в землю. Только один — длинный, худой, со злым прищуром — нахально смотрел прямо в глаза сотнику. Тот подергал себя за рыжий ус, помотал головой:
— Да, ошибся я, ошибся… Тут, похоже, заядлые собрались, по-человечески с вами не договоришься. Ну, не пошло добром, надо топором… В одну шеренгу стр-р-р-ойсь! — приказал он командирским тенором.
И пленники, люди военные, подчинились привычной команде — выстроились в длинную шеренгу. Сотник пошел вдоль нее, отсчитывая про себя: «Первый, второй, третий…» Дойдя до десятого, офицер приказал:
— Три шага вперед!
Пленный попятился назад:
— А що таке? Почему?
— А потому, товарищ хохол, что каждого десятого повесим вон на тех воротах! Остальные пускай маленько подумают… Ну? Кому сказано? Три шага вперед!
Пленный — он, действительно, был украинец, черноглазый и черноусый, — оглянулся на товарищей, растерянно улыбнулся и шагнул вперед. А сотник пошел дальше, начав счет сначала: «Первый, второй, третий… шестой» седьмой… десятый!».
Десятым был совсем молоденький боец с нежным, почти детским личиком. Его била дрожь, но он изо всех сил старался не показать испуга. Помолчав секунду, офицер приказал:
— Выходи.
Молоденький боец хотел шагнуть вперед и не смог: ноги не слушались его, не хотели вести на смерть.
— Давай, давай. — поторопил сотник. — Седых, кольни его в задницу!
Один из конвойных с готовностью наклонил штык карабина. Тогда красноармеец, который стоял рядом с молоденьким и был, на свое счастье, девятым номером, сказал вдруг:
— Разрешите, я за него. Ведь совсем мальчишка.
Сотник с удивлением поглядел на девятого, на его бледное городское лицо, на потертую кожанку:
— Комиссар?
— Да нет. Моторист.
— Ну, иди, моторист, раз тебе легкой смерти захотелось… А ты, волчонок, становись с конце шеренги.
Моторист сделал три шага вперед, а десятый понуро и неохотно пошел вдоль шеренги, в самый конец.
Офицер уже отсчитал следующий десяток. Десятым оказался тот самый боец, худой и длинный, который так нахально мерился с ним глазами. Колчаковец даже улыбнулся этому маленькому подарку судьбы:
— А, вот кто у нас десятый.
Не дожидаясь команды, длинный сделал три четких шага вперед. А сотник пошел дальше.
Четвертый десяток замыкал красноармеец лет пятидесяти — самый старый из всех, кто стоял в строю. На нем был стеганый солдатский ватник (по-тогдашнему, кацавейка), а на голове беличий треух — несмотря па то, что сентябрь в девятнадцатом году выдался теплый.
— Три шага вперед! — привычно скомандовал сотник.
Но боец в кацавейке команду выполнять не стал, а бухнулся на колени:
— Ваше благородие, не надо! Ваше благородие, пожалей старика!
Сотник с неудовольствием глядел на трясущуюся непочтенную бороденку, на плешивый треух.