Каждый за себя
Шрифт:
Айя медленно пошла наверх по грязной лестнице и замерла, ступив в тень колоннады. Зрелище, открывавшееся отсюда, было одновременно и величественным, и пугающим.
Из-за щербатых каменных столбов медленно выступала огромная картина. Язык не поворачивался назвать это граффити. Изображение в два, два с половиной человеческих роста - черно-белое и тем еще более жуткое, потому что темнота и игра теней делали его почти живым.
Три девушки смотрели на оцепеневшую зрительницу с холодной насмешкой. Айя уже видела их прежде. Конечно, лица были другими, но персонажи, без сомнения, те же самые, хотя и представил их художник иначе. Так, прицел снайперской винтовки, которую вскинула брюнетка, стоящая слева, был не разбит, а закрашен. Фигуристая
Разглядывать рисунок можно было бесконечно, хотя на первый взгляд он казался очень лаконичным: четкие резкие линии, отрывистые, слегка угловатые. Но лица девушек жили, и взгляды сошлись на Айе. Она отступила вправо, влево, но не смогла уйти из точки их скрещенья.
А еще изображение оказалось полным мелких деталей, которые и заметишь не сразу - крохотная ямочка на щеке темноволосой девушки, обозначающая не то насмешку, не то едва намечающийся оскал. Развязавшийся шнурок на одном из высоких ботинок. Тонкий браслет на руке блондинки, или, может, след от наручника? А в волосах у старшей девушки длинная шпилька или стальная игла.
Изображение было старым. И жутким. И очень отличным от уже виденного. Впрочем, в секторе вряд ли можно было отыскать хотя бы два похожих. Каноничными, судя по всему, являлись три фигуры, а не детали, которыми наделял их художник.
Фальшфейер медленно прогорал. Девушки растворялись во мраке колоннады, словно отступая, прячась. Однако взгляды нарисованных глаз, как и дуло винтовки, даже из этой темноты неотступно следили за всеми, проходящими мимо.
Ты можешь не смотреть и не обращать внимания, но при этом все равно останешься в прицеле. И для тебя нет разницы - разбит прицел или закрашен. Потому что для смотрящей в него это абсолютно не важно. Не имеет значения, соблазнишься ты или нет завлекающей тебя блондинкой, как не имеет значения - носит или не носит она белье и насколько высоко задирает юбку. Важно другое: эта доступность - не больше чем видимость. И даже если ты получишь предложенное, не факт, что будешь от этого счастлив. И та, что улыбается из-за спин первых двух. Она-то точно знает: всё будет не так, как ты мечтаешь и планируешь, а так, как распорядится она. Отвлечет ли она девушку с винтовкой, не позволив совершить губительный или, наоборот, спасительный выстрел? Подговорит ли соблазнительницу быть ласковой или посмотрит, как она манит тебя обещанием удовольствия, а потом исчезает?
Они все три, наверное, смеялись, когда Айю Геллан увозили из интерната. Рейдерам, которые ее украли, не повезло. Брюнетка с винтовкой попала не в ту цель. Или, может, нарочно промазала. И эта веселая шлюха, наверное, призывно задирала подол, а в итоге так и не дала. Им. А к их жертве проявила несвойственную для себя благосклонность. Раз, другой, третий... Но Керро прав, когда-то ей надоест быть благосклонной и захочется повеселиться. А, может, уже захотелось.
Эти Трое были квинтэссенцией улицы. И плевать они хотели на людей, которым дарили или у которых отбирали удачу. Точнее нет, не так! Они искренне забавлялись, давая либо отбирая удачу, а потом наблюдая, как жертвы справляются и с тем, и с другим. Им было глубоко безразлично, что в итоге случится с человеком, на которого упадет их взгляд. Что бы ни случилось - свое развлечение они получат.
Любовь Фортуны забавна и полна иронии. Во всяком случае, произошедшее с Айей за последние четыре дня иначе как издевкой и назвать было нельзя. Цела, обута, одета, сыта, однако при этом... Большей задницы девочка из корпсектора не представляла, но, поди ж, поспорь со здравым смыслом! Везение...
Фальшфейер светил уже совсем тускло, но чёрные дыры зрачков Духов Улицы, казалось, прожигали насквозь. Горло сжималось от острого осознания того, что уже ничто в жизни не будет так, как прежде - понятно, просто, однообразно, предсказуемо. Вот она - новая реальность. Живи с ней. Другой не будет. Не умеешь? А кого это волнует. Боишься? Тем более. Погибнешь? Не ты первая. Накосячишь? Вперёд. Отвечать-то только тебе.
Будто рывком, на внезапном приближении, проступили события последних четырех суток, и стало страшно... а где-то совсем рядом за невидимой гранью смеялись Трое.
Их не остановить, не задобрить, не разжалобить... Хоть плачь, хоть кричи, хоть злись - это ничего не изменит, не сделает ни хуже, ни лучше. Раньше люди молились богу. Некоторые молятся и до сих пор, взять хоть Терезу. Но когда ты понимаешь, что нет никакого бога-отца - мудрого, всемогущего, милосердного, что вместо него - только вот это... Как жить в таком одиноком и покинутом мире? Рассчитывая не на провидение, а на собственные силы и надеясь, только надеясь, что вот эти Трое будут глумиться над тобой как можно реже, а когда начнут - ты с одинаковой стойкостью выдержишь как удар их неприязни, так и насмешку их милости.
Айя медленно приближалась к огромному изображению и с каждым шагом казалась сама себе все меньше и меньше. У подножия стены лежали мелкие дары.
Непослушными руками девушка потянула молнию бокового кармашка куртки и достала оставшуюся у нее алую ленту. Полоска яркого атласа, в темноте казавшаяся черной, упала на грязный каменный пол. Сквозняк подхватил ее и потащил, крутя, прочь. Айя проводила свое подношение взглядом, а самой казалось, что это не ленту, а ее увлекает, тянет неизвестно куда холодный ноябрьский ветер.
Когда она вышла из тени старых колонн и спустилась по грязной лестнице, Керро терпеливо ждал внизу. Он ничего не сказал, ни о чём не спросил. По-прежнему молча, они двинулись дальше.
* * *
Беговая дорожка уносилась из-под ног. Десятки и сотни метров... Эледа Ховерс любила бегать. Вообще любила спорт. Занятия помогали отвлечься. Когда с остервенением крутишь педали велотренажера или яростно отжимаешься - сознание пустеет. Только сердце грохочет, вибрируют от напряжения мышцы да дыхание со свистом вырывается из груди. А мыслей нет. Хорошо! Периодически голову нужно освобождать вообще от всего.
Особенно после тяжелого рабочего дня.
Она бежала и бежала. В детстве она так же бегала вокруг родительской резиденции - мелкий гравий, которым посыпали дорожки, разлетался из-под ног. Трава была ярко-зеленая. В детстве все яркое: синее-синее небо, изумрудная зелень, белоснежный мрамор ступеней, россыпь разноцветных карамелек в вазочке на столе, темно-бордовые пионы в вазе, терракотовый шелк занавесок и полумрак зимнего сада - насыщенный, влажный, лилово-серый...
Все воспринимается острее и резче, когда тебе одиннадцать, и ты с жары забегаешь в тишину закрытой оранжереи, в надежде, что здесь тебя не станут искать, а значит, не найдут и не усадят играть гаммы. Ты прячешься за развесистыми кустами мирта, а потом вдруг слышишь странные звуки и, конечно, выглядываешь посмотреть! Осторожно высовываешься и становишься свидетелем того, что для тебя вовсе не предназначалось - видишь наклонившуюся женщину, задранный подол, смуглую мужскую руку, стискивающую белое бедро, и...
Эледа никогда не была малодушной. Взбалмошной, резкой, ядовитой, злопамятной... Но не малодушной. Поэтому она неслышно развернулась и вышла.
Солнце по-прежнему было ярким. Трава зеленой. Карамельки на столе кричаще-разноцветными. От перенасыщенности цвета к горлу подкатила тошнота...
Нет, не то чтобы Эледа в одиннадцать лет вообще ничего не знала про секс... И знала, и в фильмах видела, и с подружками обсуждала. Но так вот вживую... Поэтому, когда запыхавшаяся миссис Крид выбежала из-за угла со своими гаммами, ученица смерила ее тяжелым недетским взглядом и сказала: