Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине
Шрифт:
Еще не было шести, а уж из дома Халтуриных выехали две подводы с привязанными к ним коровами. На первой сидел сам Николай Никифорович, на второй — Ксения Афанасьевна. Первая подвода была прикрыта брезентовой палаткой, во второй, поверх поклажи, лежали обложенные сеном и обвернутые мешковиной косы, громоздились грабли, торчали, как рогатины, вилы.
Впереди подвод бежала крупная лохматая собака — Тобик, а сзади, мыча и ничего не понимая, лениво брели две телки.
По тропинке до реки всего версты три, а по дороге, в объезд оврага,
Степка, шагая последним, нес удочки, а под рубахой, в потайном кармане, — драгоценный подарок ссыльного.
4
Переправившись через Вятку на пароме, подводы въехали в тенистый лес и двинулись в луга, до которых было верст шесть-семь.
Пашка и Степка, оба в лаптях, в посконных штанах и холщовых рубахах, как и старшие братья, шли за подводами пешком.
В лесу было прохладно, пахло свежей листвой и молодыми медовыми травами. Птичьи трели доносились сверху и снизу.
— Благодать-то какая! — вздохнула Ксения Афанасьевна. — Дух-то какой от цветов — словно в рай попали…
— У меня даже голова закружилась, маманя, — сказала младшая из дочерей — Дарья.
— Залезай на воз, посиди, пройдет…
Скоро дорога вывела на лысый бугор и слева за луговиной открылась река.
— Тять, глянь-ка, сколько народу едет за нами, — сказал шагавший рядом с телегой Иван.
— Верно, — усмехнулся отец, — на пароме две подводы переправляются, да на берегу никак до восьми столпилось. Значит, еще вчера пронюхали, что выезжаем… Ну пусть — веселее будет…
Опять поехали лесом.
Часа через полтора густой дремучий лес оборвался и перед глазами распахнулась широкая луговина с зарослями ивняка и ясеня у небольших заводей, уходящая под уклон к далекой, подернутой дымкой дубраве.
— Ну вот и приехали! — крикнул Никифорович и поворотил лошадь к старому раскидистому дубу, под которым уютно расположилась почерневшая от времени избенка в два окошка. К ней примыкал маленький сарайчик и загоны для скота. У сарая стояло десятка полтора шестов.
— Давай, ребята, распрягайте лошадей, разбирайте поклажу да стройте шалаш, — спрыгнув с воза, приказал отец, а сам пошел в избушку.
Мать, велев Пашке и Степке привязать к колышкам коров, стала распоряжаться: куда что сносить.
Не прошло и часа, как был построен просторный шалаш, сколочен большой стол со скамейками, выкопан в низине новый колодец; и Ксения Афанасьевна принялась готовить у костра завтрак.
Отец и старшие сыновья стали лопатить косы, потом, сняв пояса, построились в шеренгу. Отец сбросил картуз, перекрестился, поплевал на руки и, сказав: «С богом!» — стал размашисто вкашиваться в высокую траву.
— Дзень, дзень, даешь… — запела коса.
Следом за отцом, согнув спину, пошел Иван, за ним другие братья.
— Дзень, дзень, дзень! — пели косы, ж эта однообразная, но сочная и звонкая песня радовала душу.
Пашка и Степка, сняв рубахи, тоже врубились в травостой и проворно орудовали своими маленькими острыми косами. Девки с граблями шли следом, разравнивали сено, чтоб оно легче просыхало.
Ошалевший от радости Тобка носился по лесу, вспугивал рябчиков и отчаянно лаял.
Пройдя по укосу, косари останавливались, лопатили косы, пили холодный квас из берестяного бурака и снова принимались за косьбу.
Лишь перед завтраком на бугре заскрипели колеса и показались из леса первые подводы односельчан.
— Бог на помощь, Николай Никифорович!
— Помогай бог!
— Спасибо! Милости прошу к нашему шалашу! Подводы все подъезжали и подъезжали. Косари табором располагались у леса.
Перед вечером уже по всей луговине, от края до края, пестрели белые и красные рубахи, цветные косынки. Слышался шипящий посвист кос, приглушенная трещотка лопатников и негромкое пение девушек, ворошивших сено, — началась сенокосная страда.
Погода держалась больше недели, и вдруг за одну ночь все переменилось: подул свежий ветер, нагнал тучи, начались дожди.
Дожди, правда, были теплые, небольшие, но такие частые, что трава не успевала просохнуть.
Никифорович сердился, ходил со старшими сыновьями ловить бреднем рыбу, а дочерей и Пашку со Степкой гонял по грибы.
Грибов, особенно белых, в этом году было на редкость много. Их сушили в печке на противне и просто, подвешивая на суровых нитках у дымохода.
Как-то в лесу Степка отстал от своих и вышел к лысому бугру, откуда виднелась река. Сообразив, в какую сторону надо идти, Степка вошел в лес и вдруг услышал крик:
— Ay! Ay!
Крик этот показался Степке тревожным, словно кто-то звал на помощь. Он позвал увязавшегося за ним Тобку и пошел вправо, на крик. Скоро опять послышалось «ау», уже более явственно, и голос показался Степке знакомым.
— Иду! — закричал он в ответ и зашагал навстречу.
— Ау! — прозвучало совсем близко.
Степка, продираясь сквозь мокрую чащу, вышел на полянку и увидел сидящего на пеньке ссыльного.
— Егор Ильич, это вы?
— Степа! — удивленно воскликнул ссыльный и, встав, протянул руку. — Здравствуй, дружок. Здравствуй! А ведь я заблудился. Заблудился, продрог и совсем отчаялся выбраться из лесу. Ты-то знаешь дорогу?
— А как же? Мы здесь на сенокосе. Это недалеко. Пойдемте, у нас обсушитесь и переночуете.
— А не забредем еще дальше?
— Нет, я знаю дорогу.
Где-то рядом гулко залаяла собака. Ссыльный вздрогнул.
— Это наш Тобка, не бойтесь. Наверное, белку или куницу нашел.
Ссыльный поднял корзинку, почти заполненную грибами.
— Это вы с утра столько набрали?
— Да… Поначалу собирал, а уж как заблудился, мне стало не до грибов.
На полянку выскочил Тобка, обдал обоих водяной пылью, обнюхал ссыльного и приветливо замахал хвостом.