Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине
Шрифт:
Халтурин хотел собрать точные данные и выступить с ними в печати, обличая бесстыдный грабеж рабочих предпринимателями.
Еще зимой Плеханов познакомил Халтурина с землевольцем Ширяевым, бывшим студентом-ветеринаром из Харькова, который обещал достать типографский шрифт. Однако из-за забастовок им никак не удавалось встретиться, и у Халтурина пока не было надежд на создание рабочей типографии. Степан подумывал о том, чтобы с печатанием газеты, как и с Программой, снова обратиться к землевольцам. Но газету следовало выпускать регулярно. Это требовало больших усилий и затрат. Нужно было создавать редакцию
2
2 апреля, возвращаясь после работы домой, Халтурин вошел в вагончик конки, уселся на свободное местечко в углу и уткнулся в газету. Газета, как ему казалось, укрывала от шпиков.
Читая, он краешком глаза зорко следил за тем, что происходило в вагончике. На этот раз пассажиры вели себя возбужденно, разговаривали нервно, старались побыстрей пробраться к выходу.
— Алексей Алексеевич, голубчик, да вы ли это?
— Ба! Елизар Ильич! — впереди двое пожилых, хорошо одетых людей расцеловались. И, пропустив выходивших, уселись на свободную скамейку.
— Ну, что вы, как живете-можете?
— Слава богу! Да вы, наверное, знаете, какие события? — голос притих до шепота. — Сегодня весь день в суматохе.
— А что, это верно, Алексей Алексеевич? — тоже шепотом спросил Елизар Ильич.
Сосед уткнул бороду ему в ухо и зашептал. Степан придвинулся ближе, напряг слух.
— Помилуй бог, что творится. Полиция совсем распустила нигилистов. Сегодня среди бела дня один богоотступник стрелял в государя.
— Неужели?
— Да, да. Истинно говорю. На Дворцовой площади, перед Зимним. Шел государю навстречу — и того…
— И что же? Не ранил?
— Сам бог оберегает венценосца! Отвел удар и на этот раз…
Степану надо было сходить, но он замер, ловя каждое слово.
— Что же, схватили разбойника? — спросил Елизар Ильич.
— Сцапали мошенничка! Сцапали! — радостно провозгласил бородатый.
— Откуда он? Кто?
— Пока — тайна! Ну, да я думаю, перед петлей-то покается.
Степан свернул газету в трубочку и, дождавшись остановки, незаметно вышел.
«Опять землевольцы подняли пальбу, и теперь уже по самому деспоту. Только было мы начали немного приходить в себя, только успокоилась полиция, решив, что переловила всех «якобинцев», и — на тебе!.. Значит, опять облавы, налеты, аресты… Хотя бы стрелять научились вначале. Уж если стреляешь, то надо бить без промаха, наповал. Если бы ухлопали «самого», может, и обозначилась бы перемена. А сейчас он рассвирепеет еще больше…»
Ночь Степан провел беспокойно — почти не спал. Боялся, что придут и арестуют. Боялся не столько за себя, сколько за союз, за начатое дело.
Утром поднялся еще затемно и долго ходил по комнате, думал.
«Если пойду в мастерские — могут схватить там. Потом придут с обыском и заберут все бумаги. Пожалуй, надо принять меры».
Степан давно сделал тайничок в косяке дубовой двери. Сделал так искусно, что рассмотреть его было невозможно. И место такое видное, что едва ли полиции придет в голову искать в косяке двери тайник. Однако при простукивании пустота говорила о себе, и это пугало Степана.
Он аккуратно, шилом открыл крышечку тайника, достал списки членов союза, хранившиеся только у
него, написанные шифром адреса конспиративных квартир, где устраивались сходки, а также рабочие «явки» в Москве и Нижнем. То, что можно было запомнить, он многократно повторил и в печке аккуратно сжег все бумаги, пепел перемешал с золой.
«Будь что будет. Пойду в мастерские, иначе могут хватиться, да еще начнут разыскивать».
Пока ехал на конке, посматривал в окно и наблюдал за пассажирами. Несколько раз заходили в вагончик шпики, шныряли колючими взглядами по лицам пассажиров и быстро исчезали.
На улицах опять появились полицейские заставы, группами разъезжали конные жандармы и казаки.
В мастерской Степан держался осторожно. О политике ни с кем не говорил. И даже теперь, когда ему не терпелось узнать подробности покушения, он делал вид, что ничего не знает и ничем не интересуется. А когда с ним пытались заговорить другие, — отмахивался:
— Это не наше дело. Что нам соваться куда не след…
Однако после работы Степан купил газету и, возвращаясь домой, несколько раз прочел краткое сообщение о покушении.
Сообщалось, что в государя стрелял бывший студент Петербургского университета Соловьев, что он задержан на месте преступления и будет предан суду.
«Кто же этот Соловьев? Я не слышал такой фамилии. Конечно, землеволец, иначе и быть не может. По почему промахнулся? Ведь стрелял почти в упор… Как сейчас поступят землевольцы? Выпустят ли журнал или листовку? Чем объяснят покушение на царя?..»
Много вопросов волновало Степана. Он выждал несколько дней и решил заглянуть к Плеханову.
На условный звонок из-за двери спросил женский голос:
— Вы к кому?
— К Жоржу.
— Его нет. Уж дня четыре, как уехал из Петербурга.
Степан пошел к Морозову, но и того не оказалось в столице.
«Оказывается, они перед покушением разъехались, а нас даже не предупредили. Хороши друзья!» — с горечью подумал Степан и пешком побрел домой.
3
Как и предполагал Халтурин, после покушения Соловьева в Петербурге начались аресты. И больше страдали рабочие, чем попрятавшиеся землевольцы. Полиция схватила Дмитрия Чуркина с Патронного завода и Ануфрия Степанова с фабрики Шау — последних, кроме Халтурина, старых членов комитета выборных. Вслед за ними были арестованы почти все главные пропагандисты и руководители рабочих кружков. Стрелявший в царя Соловьев был осужден и повешен в конце мая, но аресты продолжались и летом.
Халтурин, продолжая поддерживать связи с рабочими через уцелевших членов союза, сам не появлялся ни на заводах, ни на тайных квартирах, соблюдая строгую конспирацию. Он был теперь единственным уцелевшим из руководителей союза. Несмотря на аресты своих товарищей, Халтурин еще надеялся возродить союз. Был осторожен.
В мастерских Нового адмиралтейства за Степаном Батышковым установилась репутация лучшего столяра, человека трезвого, уравновешенного, далекого от смутьянов и даже богобоязненного. Он не только не был на подозрении, а, напротив, ставился мастерами в пример другим.