Казнить! Нельзя помиловать!
Шрифт:
— Ну ты решился наконец на извинения? — услышал в трубке… Вот так: ни здрассте; ни как ты там без меня моё солнышко…
— Времени слишком мало прошло для принятия такого ответственного решения. Не собрался ещё с духом! — выпалил в трубку и положил. И понял — надо рвать когти из Москвы: достанет! Не мытьём так катанием: не отлучением от тела и ультиматумами, так слезами. А слёз я могу не выдержать — всегда был слаб на это женское оружие… И утром уехал в Тушино. Побыл там всего два дня — и там меня достало женское внимание: теперь уже Соловьёвой… Вернулся в столицу — в почтовом ящике конверт. Не стал даже доставать — взял денег; сменку под южный климат и укатил в Одессу. Нет — не на отдых у Чёрного моря — по делу! Время начала моей задуманной акции стремительно приближалось и мне нужно было узнать: когда пойдёт пароход или группа кораблей в Испанию? Узнал: на пароход, уходящий послезавтра я уже не успеваю, а вот на тот — что через пять дней — вполне… Уехал в Москву. В почтовом ящике — уже два письма. Оставил всё, как есть: забрал из тайника дома и в сарае то, что, что мне
…Ещё одно воспоминание перед сном: ночей то до прибытия в порт Одессы много, стало поводом к серьёзным раздумьям, даже намёткам плана на будущее! В середине августа в столице был организован Никитой Хрущёвым (Перельмутером) огромный митинг с целью обличения врагов народа и принятию к ним самых строгих мер вплоть до расстрела! Почуял иудей, что жареным запахло и выдвинул себя в первые ряды борцов с врагами народа. А может Каганович (Хрущёв был его выдвиженцем) подсказал линию поведения… Ярый борец с врагами народа так яростно обличал их; так гневно потрясал кулаками (только башмаком по трибуне не стучал — пока ещё…), что не почувствовал — в экстазе от пламенной речи обличителя, как к затылку осторожно прикоснулись чьи то пальцы… На очередном вдохе грудь так и осталась вздыбленной для принятия воздуха; лицо обличителя стало багроветь; глаза выпучились от неимоверного напряжения! Вскинутая вверх рука со сжатым кулаком бессильно рухнула вниз, а за ней и хозяин. Дёрнулся несколько раз и затих… Подбежали доктора… Другой оратор, с опаской, встал на место "павшего" борца, а карета скорой помощи увезла Хрущёва в больницу. Кремлёвскую больницу… Тут же были вызваны светила медицины, вынесшие нелицеприятный вердикт: Паралич правой половины тела в результате кровоизлияния в мозг… Лечить, конечно, будем, но положительного результата не гарантируем. И на больничной койке нашёл своё место "овощ", пострадавший на фронте непримиримой борьбы! И надежды на улучшение не было… А я вздохнул облегчённо: Не будет обличительного XXII съезда партии… Не будет помоев и грязи на товарища Сталина… Не будет одного из многих бестолковых членов военного совета Ставки… И генерального секретаря ЦК КПСС — печально известного кукурузника НЕ БУДЕТ!
Наконец — к радости и пассажиров и экипажа, пароход встал вечером на внешний рейд порта Одесса. За пассажирами пришёл разъездной катер, а экипаж остался на борту — ждать утра и пограничников. И я остался: не толкаться же мне в невидимости на узком катере среди пассажиров. Да ещё и с моим багажом. Всё, что мне помогало с относительным комфортом добраться до Родины — можно было бы и выбросить за борт, но на чём мне тогда ночевать эту ночь? Не вскрывать же какую-нибудь опустевшую каюту? Ещё спалюсь…
После таможенного досмотра корабль пришвартовался к разгрузочному пирсу. Я спустился по трапу на такую милую и родную землю. Она приветливо и ласково покачивалась подо мной. Пройдёт несколько дней и это покачивание уйдёт, а пока — меня ждёт железнодорожный вокзал… Вышел из ворот порта в невидимости; зашёл в закрытый закуток, а оттуда уже вышел видимый для всех. И для "водителя" кобылы тоже. Тот, не мудрствуя лукаво, зарядил пятерную цену — сошлись на двойной… При входе в зал ж/д вокзала, сержант встрепенулся, было — но тут же потерял ко мне интерес: бабушкины наработки работали просто замечательно! Сдал багаж в камеру хранения; зашёл к дежурному по вокзалу и вышел от него счастливым обладателем купейного билета. На верхнюю полку. Поездка до Москвы прошла обыденно: знакомиться я не лез; о себе не распространялся — пролежал всё время на своей полке… И попутчики тоже не горели желанием со мной общаться. Вот и ладушки… Наконец то поезд прибыл на Киевский вокзал…
Начало декабря, а Москва встретила меня осенней слякотью… То ли дождь прошёл; то ли разморозило — под ногами издевательски хлюпала серая жижа… Ноги промокли, не смотря на военные ботинки. Но вот наконец то я и дома! Вошёл в подъезд — открыл, всё таки почтовый ящик. Газеты и журналы я не выписывал; писать мне некому, да и адреса моего никто не знает — кроме сестрёнки… Не смотря на мою "закрытость" — в почтовом ящике аж пять писем! Не стал даже рассматривать от кого — сунул в карман — домой, в тепло и горячую ванну! После ванны; небольшого перекуса, уселся, наконец, в кресло; вытянул ноги в тёплых носках и таких же тёплых тапочках… Ну вот теперь можно и письмами заняться. Первым вскрыл письмо от сестрёнки. Так — понятно: скучаю, жду; почему не приезжаешь так долго? Разве долго? М…да… Почти три месяца отсутствовал в "родном" Тушино… А дальше… — видимо мелкая женская месть: приезжала в "спецуху" Настя Кораблёва и очень просила дать ей твой адрес… Уж так просила, так просила! Я и не выдержала — дала… Ты же ничего мне не говорил по поводу твоего адреса… Тем более для НАСТИ КОРАБЛЁВОЙ! Так… А кто ещё мне написал? Оооо… От Катерины аж три письма! Ну… — два было ещё до моего отъезда… Это на сладкое… А одно письмо — от Кораблёвой… Вскрыл. В начале — как обычно: ты и гад и такой-сякой… И вообще: если бы не её хорошее ко мне отношение — она бы забыла обо мне и всё! Но она добрая и не злопамятная — как некоторые, поэтому меня прощает и уведомляет: она поступила в 1й медицинский институт на факультет хирургии и если я захочу
Утром направил свои стопы в родимое автохозяйство: нет — я не боялся, что меня уволят, просто нужно было войти в курс дел и влиться в свой привычный график работ — улучшение частных авто… Разузнать и… съездить на пару дней в Тушино: сестрёнка, может быть — на самом деле волнуется обо мне, а не об отсутствии щедрого братика… На работе директор мне вручил с десяток прямоугольников-визиток с номерами телефонов и фамилиями с указанием места работы и должности… Слаб человек, а небольшой начальник тем более. Директор было попытался наводящими вопросами узнать — где я пропадал столько времени, но одного взгляда было достаточно, чтобы перестать проявлять неуместное любопытство… Забрал визитки и уехал домой: планировать свои действия на ближайшие пару-тройку недель. И главное — напомнить иудеям — ГАВЕН жив и внимательно следит за их действиями. И спросит, и накажет: нерадивых или обнаглевших!
Клан Гавена — бывшего, входил по значимости в первую, решающую шестёрку кланов бывшей царской России, а ныне — Советского Союза. Был последним, но имел свою нишу в огромном объёме разворовывания богатств как Российской империи и Советского Союза так и советского народа. Финансовые вложения за границей… Насколько богатые — клан не афишировал, но всегда был готов помочь желающим. Естественно — за процент от сделки. Это и позволяло лидеру клана быть Гавеном. А ещё — свои люди на некоторых ключевых местах…
На торжественном мероприятии, посвящённом очередной годовщине создания ЧК, переименованного позднее в ОГПУ, а после — в НКВД, один из перепивших начальников отдела, кричал в восторге от великолепной, шикарной вечеринки:
Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое настоящее! Сослуживцы: а что — все свои, только ухмылялись да хлопали в ладоши, поддерживая такую насмешку и над советским строем, провозгласившим всеобщее равенство и на вождём всех трудящихся, позволяющим им праздновать это мероприятие с таким, поистине королевским, размахом… Радовались — но не долго… На утро — у многих перебравших обилье спиртных напитков жутко болела голова… А ещё через несколько дней — она заболела снова. От ужаса! "Несдержанного начальника супруга утром застала в постели в весьма "пикантном" состоянии: из перерезанной глотки высовывался уже порядком полиловевший язык! Те — кто об этом узнал, поняли простое и мудрое изречение, кстати — написанное на листе бумаги, приколотой к груди ножом. Тем самым, которым невоздержанному начальнику перехватили горло… Оно гласило: Скромность украшает. Глупость — тоже… И подпись… — Г А В Е Н… Те, кому надо — намёк поняли прекрасно…
Приехал в Тушино… Радость и слёзы сестрёнки… Даже не знаю — чего было больше! Они настолько часто заменялись друг другом, что я устал реагировать — только гладил по волосам прижавшуюся ко мне Наташку… Она и плакала и смеялась и взахлёб делилась новостями и событиями из своей личной жизни, но не было только одного — упрёков и вопросов, хотя в глазах их плескался целый океан! Наконец эмоции поутихли и зазвучала главная жалоба несчастного создания:
— Миша — ты повлияй, пожалуйста, на своих приятелей! Они совсем меня затерроризировали! На вопрос — что это значит пояснила: они не отпускают её за ворота "спецухи" одну! Не ругают; не выговаривают — навязывают ей своё общество! Над ней даже подружки уже смеются!
— И ты, конечно этим недовольна? Возмущаешься? — спросил я вполне серьёзным тоном. Сестрёнка уже набрала побольше воздуха в грудь, чтобы высказать мне всё по этому поводу, но тихо выпустила его из груди: почуяла, лисичка, что что то тут не то…
— А по заднице они тебя не шлёпали за твоё возмущение? — невинно поинтересовался я. Наташка возмутилась:
— Миша! И добавила на тон ниже — Но это же действительно неправильно: я вполне взрослая и сама знаю что мне можно а что нельзя…
— Это моё упущение… — с сожалением поведал сестрёнке… — Видимо нужно было разрешить такое. Особенно Колюне, с его тяжёлой лапой… И объяснил Наташке её неправоту. Мы живём не в идеальном государстве и Тушино — не столица: всякого сброда здесь хватает! И я не хочу, чтобы с моей сестрёнкой что то произошло. Нет — если она желает — я скажу, чтобы её не охраняли. Никто! Наташка яростно замотала головой и с вселенской горечью сказала: