Казнить нельзя помиловать
Шрифт:
— Быстрее спрашивай! — приказала Юля и уселась напротив меня, положив ногу на ногу и откинув их вдоль стены. Получилось красиво, я даже в кино такого не видел.
— Как вы оказались в квартире потерпевшего? — пробубнил я, совсем как Вербный в телефонную трубку.
— Я уже все рассказала, неужели что-то непонятно?
— Нет, непонятно. Придется еще раз рассказать. — Я неловко присел на табурет, стоявший возле двери.
Я мучительно пытался пристроить свои длинные ноги, чтобы они не мешали процессу дознания, но ноги почему-то никак не хотели слушаться хозяина. Кое-как пристроив их буквой
— Ничего интересного, — отмахнулась Юля и нервно закурила.
Длинная сигарета темно-шоколадного цвета подходила к ее тонким нервным пальцам. Такие женщины жили в прошлом веке, в самом его начале, я видел фотографии на одной выставке старинного костюма. Мы туда с мамулей ходили; вообще, моя мутхен обожает приобщать меня к мировой культуре. Все может бросить, дай ей только возможность приобщить любимого сыночка к истокам культуры…
— И все-таки. — Я осторожно сдвинул ноги, боясь, что от волнения заглавная буква У увеличится в размерах.
— Ошиблась адресом, зашла не в ту квартиру, а там бандюки. Вот мне и проломили черепушку. — Она виновато улыбнулась, словно извинялась за преступные действия незнакомых ей преступников.
— Как это — не в ту квартиру? Разве такое может быть? — растерялся я.
— Ой, дурачок! Конечно же, может! Всякое в жизни бывает! И не такие чудеса на свете случаются!
Юля говорила повышенным тоном, а последние слова она выкрикивала, словно перед ней сидел глухонемой капитан дальнего плавания. Я заметил, что на лбу у нее выступили мелкие бисеринки пота. Такие мелкие, еле заметные, но я их увидел.
— Вы… это, пожалуйста, успокойтесь. А кто там был в квартире? — пролепетал я, стараясь не смотреть на вытянутые Юлины ноги.
— Да что, я помню, что ли? Не знаю, не видела, говорю же, перепутала адрес. Ты что, не веришь?
— Почему? Верю! Вам верю! — слишком горячо вырвалось у меня. И я снова почувствовал, как зажглись огнем мои уши.
Мне до чертиков бывает стыдно, когда уши начинают пылать в самый неподходящий момент. Хоть бы они сгорели когда-нибудь!
— Так кто был в квартире? Сколько человек?
— Не помню, не видела. Позвонила, мне сразу дверь открыли и ломиком шарахнули. Очнулась, лежу в Мариинке, везде грязь, пыль, тараканы. Даже клопы ползают. Ужас, а не больница! Самое страшное место в Питере.
— Нет, есть еще и пострашнее, — смело возразил я.
— Где? — Юля округлила глаза.
— На Старо-Охтинском кладбище. Там есть дом, обычный жилой дом прямо на кладбище, кругом вороны, могилы, и здесь же люди живут, с колясочками гуляют. Жуть!
— Это точно, жуть! — легко согласилась Юля. — Я бы ни за что на свете не стала жить на кладбище. Но в Мариинской больнице не лучше.
— Тогда жуть одинаковая получается. — Я покачал головой.
Мне нравился такой расклад — цитирую тетю Галю. Юлины глаза подобрели и приобрели ярко-песочный цвет, такой песок бывает на море в яркий солнечный день. Мы с мутхен раньше каждый сезон
— Неужели вы не помните, кто там был и сколько? — не отставал я.
— Не помню, — сразу загрустила Юля, — не помню. Если бы помнила, все бы тебе рассказала, дурачок.
— Почему — дурачок? — опять обиделся я.
— Маленький ты еще, потому и дурачок. Когда вырастешь, поумнеешь, тебя сразу перестанут дурачком считать. Ишь, уши горят, словно блины на сковородке. Сейчас Масленица, может, угостишь?
— Это у меня нервное. — Я дернул головой, процитировав в очередной раз тетю Галю. Она всегда так говорит, когда у нее какие-нибудь неполадки в гардеробе или на лице. И еще в личной жизни…
— Это у тебя-то «нервное»? Тебе лет-то сколько? — засмеялась Юля, округляя ярко-песочные глаза.
— Двадцать шесть! — гордо крикнул я и приподнялся на табурете.
Табурет предательски скрипнул, и я съежился, не желая позорно свалиться в присутствии красавицы с пронзительными глазами.
— Будет врать-то! — Юля совсем по-детски залилась тоненьким смехом. — Тебе от силы лет восемнадцать, даже ксивы не имеешь. Как только тебя одного по адресам отправили, не пойму.
— Я по поручению следователя. — Мне пришлось грозно сдвинуть брови. Для солидности…
Мне захотелось сдвинуть не только брови, но и ноги, чтобы, значит, получилась заглавная буква X.
— Брось ты, гнилое это дело! Неужели думаешь, что найдешь бандюков? Сам-то мозгами пораскинь. Куда тебе, малец!
Я озадаченно уставился на Юлю, размышляя, собственно говоря, зачем я сюда пришел. До сих пор я не задумывался, что я делаю — ищу преступников или просто убиваю время. Так себе, погулять вышел, а все потому, что на улице Чехова батарею ремонтируют, Вербный парится в кабинете, ожидая заветного дня, когда он отправится на пенсию с чистой совестью, тетя Галя трансформировалась в злую фурию, парень с красным шарфом нервный какой-то, сейчас не вспомню, как его зовут. За три дня я больше никого в отделе не видел, только Леонида Иваныча Тортиллу-Вербного и парня в шляпе. Нет, все из-за того, что на курсе прикрыли военную кафедру, и, если меня забреют в армию, моя мамуля будет страдать. Я не хочу, чтобы мама страдала из-за меня, поэтому я здесь. Ради того, чтобы избавить мою милую мутхен от страданий, я готов выдержать и не такие испытания. Все это, разумеется, я подумал про себя, вслух ничего не сказал, только сверлил ярко-песочные Юлины глаза, проверяя, умеет ли она читать чужие мысли.
— От армии хочешь отмазаться? — Оказывается, Юля умела читать чужие мысли. — Так бы сразу и сказал. Сейчас все кинутся в ментовку отсиживаться от армии. Кому охота в Чечне пропадать? Что ты окончил?
— Университет, еще диплом надо защитить, — неохотно пояснил я, проклиная тот день, когда к нам приехала поужинать мамина любимая подруга.
— Наверное, и не думал, что пойдешь грязь месить в ментовку? — посочувствовала Юля.
— Не думал, — честно признался я, опустив голову.