Кембриджская история капитализма. Том 2. Распространение капитализма: 1848 – наши дни
Шрифт:
Авторы нескольких эконометрических исследований пытались установить главную причину снижения разницы в процентных ставках на международных рынках капитала, однако они не пришли к единому мнению (Ferguson and Schularick 2006; Flandreau and Zumer 2004; Obstfeld and Taylor 2004). Но что можно сказать, если вместо разниц в процентных ставках изучить факторы, определявшие движение британского капитала? Принадлежность той или иной страны к золотому стандарту или империи, при прочих равных, вела к снижению доходности по ее облигациям и более высокому экспорту капитала в нее. Однако эти переменные, отражавшие степень сегментации, оказывали гораздо меньшее влияние, чем переменные, определявшие спрос на сбережения и их предложение – развитие школьного образования, запасы природных ресурсов и демографические показатели (Clemens and Williamson 2004a).
Во многих странах мира глобальный капитализм стал побочным продуктом империализма, что сыграло большую роль в XX веке, в эпоху распада империй. Когда такие страны, как Китай, Турция, Индия, и новые государства Южной и Юго-Восточной Азии и Африки вернули себе автономию, на первых порах они отвергли глобализацию и капитализм, составлявший часть системы, подвергшей их колонизации. Через несколько десятилетий наступил новый этап деколонизации, и с началом распада СССР Восточная Европа вернула себе независимость, впрочем, не отрицая глобализацию и капитализм – поскольку те не были частью угнетавшей страны соцлагеря советской системы.
Как мы уже отмечали, ключевым институтом, составлявшим опору чрезвычайно интегрированной международной финансовой системы конца XIX века, являлся золотой стандарт. Однако по мере того, как распространялась демократия, а рынки труда теряли гибкость, золотой стандарт, как и ряд других важных капиталистических институтов, приближался к своей гибели. Почему это происходило? Дело в том, что всеобщее избирательное право давало рядовым гражданам право голоса, а они требовали снизить безработицу всякий раз, когда совокупный спрос резко падал. Это вынуждало власти проводить политику экономического роста, а значит, отказываться от привязки к золоту. Совокупный спрос можно было поднять, девальвировав валюту и тем самым повысив конкурентоспособность экспорта и снизив – импорта. Также его можно было поднять, просто расширяя денежное предложение, снижая процентные ставки и методами инфляции и денежного стимулирования повышая экономическую активность, что невозможно было делать, оставаясь в рамках золотого стандарта. Давление демократических сил особенно сильно стало ощущаться после Первой мировой войны, с окончанием первого глобального века (Eichengreen 2008).
Отступление глобализации в межвоенное время и ее возобновление после 1945 года
Первая мировая война покончила с либеральной международной экономикой конца XIX века самым внезапным и драматичным образом. Воюющие страны отказывались от золотого стандарта, начинали регулировать все, даже самые мелкие, стороны своих внешнеэкономических отношений, стремясь максимально нарастить импорт, необходимый для военных нужд, и свести на нет все остальные торговые потоки. В 1917 году Соединенные Штаты ввели экзамен на грамотность, что символизировало конец эпохи свободной миграции в эту страну. После войны Соединенные Штаты ввели квоты на въезд, и их примеру вскоре последовали и другие страны Нового Света. Атмосфера послевоенного мира была мрачной: Российская, Германская и Австро-Венгерская империя лежали в руинах, а занявшие их место государства переживали тяжелые трудности «переходного» периода, в некоторых случаях приводившие к гиперинфляции.
Тем не менее государственные лидеры, как правило, стремились возродить международную экономику довоенной эпохи (важное исключение составляло коммунистическое руководство Советского Союза). В 1920-е годы они постепенно приблизились к своей цели, хотя снижение пошлин и снятие ограничений происходило крайне медленно. В 1924 году мировой объем торговли превысил свой довоенный пик, а ценовые разницы на товары в странах – партнерах по торговле снизились. Государства стали возвращаться к золотому стандарту, и международные займы возобновились. Увы, возобновление движения капиталов заложило предпосылки для нестабильности. В результате Великая депрессия, наступившая в 1929 году и достигшая самой острой фазы после череды международных банковских кризисов 1931 года, привела не только к ужасающему падению выпуска и занятости во многих странах капиталистического «ядра» планеты, но и вызвала ожесточенную реакцию в сфере политики. Отчасти эта реакция была направлена против международных экономических связей – государства начали устанавливать пошлины, квоты, вводить валютный контроль и отказываться от золотого стандарта. Другой ее мишенью стала демократия – во многих странах стали активно голосовать за крайне правых политиков, и в Германии к власти пришли фашисты (De Bromhead, Eichengreen, and O’Rourke 2012). Вполне закономерно, что многие люди сделали вывод о фундаментальных институциональных пороках капитализма и необходимости совершенно новой системы.
Но если смотреть на события в исторической ретроспективе, поражает, насколько гибкими и прочными оказались институты капитализма в его основных странах. «Новый курс» Рузвельта в США, послевоенные государства всеобщего благосостояния и модель смешанной экономики оставляли рынкам первенство в производстве и распределении продукта, но при этом подвергали капиталистов (особенно тех из них, кто действовал в финансовом секторе) разнообразным мерам контроля, что должно было предотвратить повторение межвоенной катастрофы. В рамках этой политики были национализированы жизненно важные отрасли. Чтобы обеспечить более справедливое и политически стабильное распределение национального дохода, была создана система социальной поддержки, налогов и трансфертов. Но самое сильное интеллектуальное поражение капитализм потерпел в развивающемся мире, где многие страны, впервые получившие независимость, обратились к коммунистической экономической системе или более умеренным формам централизованного планирования. В этом есть своя ирония: ведь мировая периферия пострадала от Великой депрессии в гораздо меньшей степени, чем страны центра. В итоге после 1945 года большая часть развивающихся стран повернулась спиной к глобализации и даже отбросила мысль о полностью свободном внутреннем рынке, перейдя к тому или иному варианту стратегии национального экономического развития. В то же время, в странах первого мира после Второй мировой войны возобновилась либерализация внутреннего и международного рынка, хотя и сохранялся контроль над движением капитала – составная часть экономической политики, выстроенной вокруг стабилизации внутреннего рынка при фиксированном, хотя и поддающемся корректировке обменном курсе. Сняли эти ограничения лишь в 1970-е годы, после перехода к плавающим валютным курсам. Что же касается развивающегося мира, то его политика сдвинулась в сторону глобализации лишь в 1980-е и 1990-е годы.
Эта последовательность событий находит свое отражение в имеющейся статистике международной торговли и движения капиталов, хотя вплоть до недавнего времени показатели международной миграции росли очень медленно и лишь недавно смогли превысить пик, взятый перед 1914 годом. Международная торговля, которая в 1913 году составляла 8 % от глобального ВВП, к 1929 году поднялась до 9 %, свидетельствуя о постепенном возрождении глобальной экономики. К 1950 году этот коэффициент опустился до 5,5 %, а затем снова поднялся до 10,4 % в 1973 году, 13,5 % в 1992 году и 17,2 % в 1998 году, превысив уровень 1913 года вдвое (Findlay and O’Rourke 2007: 510). Те же тенденции выражала и статистика об издержках международной торговли: в период с 1870 по 1913 год они упали на треть, в период между 1921 годом и началом Второй мировой войны они выросли на 13 %, а в 1950–2000 годах упали на 16 % (Jacks, Meissner, and Novy 2011). Подобный разворот можно обнаружить и в статистике о международном движении капитала, вне зависимости от того, возьмем ли мы отношение потоков капитала к ВВП, рассмотрим разницы в процентных ставках или степень корреляции между сбережениями и инвестициями (Obstfeld and Taylor 2004). А именно: международные рынки капитала прошли через этап интеграции в конце XIX века, этап глубокой дезинтеграции в межвоенный период и этап постепенной реинтеграции после Второй мировой войны. Нетто-потоки капитала, которые измеряются дисбалансами текущего счета, в настоящее время достигают тех же показателей, что и перед Первой мировой войной, тогда как брутто-потоки капитала, которые показывают двустороннее краткосрочное движение спекулятивных сумм, сегодня на порядок выше. Наконец, тот же разворот наблюдается и в статистике международной миграции: непосредственно перед Первой мировой войной доля граждан, родившихся за рубежом, в совокупном населении Канады и Соединенных Штатов составляла около 15 %; к 1965 году она опустилась до 6 %, а затем, к 2000 году, повысилась до 13 %% (Hatton and Williamson 2008: 16,205, table 2.2, 10.1). Та же динамика, только более резкая, обнаруживается и в статистике европейской миграции.
Рынок и глобализация под ударом
Геополитические факторы
Выше мы видели, что международная экономика прошла глобализацию конца XIX века, закрытие границ после 1914 года и возобновление глобализации после Второй мировой войны. У экономической интеграции на международном уровне были как технологические, так и политические причины, и выше был сделан акцент на политических источниках глобализации XIX века. Чем же в таком случае можно объяснить последовавшую дезинтеграцию? Конечно, говорить о регрессе технологий нельзя, так как достижения XIX века сохранялись и совершенствовались на протяжении всего XX века. На самом деле, в межвоенный период технологический прогресс продвигался необычайно быстрыми шагами (Field 2011), в том числе в сфере транспорта. Можно вспомнить усовершенствованные автомобили с двигателем внутреннего сгорания, автомобильные магистрали и модели самолетов, появившиеся в тот период. Ответ, следовательно, кроется в политической сфере: если максимально достижимый в тот или иной момент времени предел международной интеграции определяется технологиями, то политика определяет, насколько близко мировая экономика может на деле подойти к этой границе.
Речь тут идет как о внутренней, так и о международной политике – противодействие глобализации в межвоенный период шло на обоих уровнях. Однако недовольство «открытыми границами» накапливалось еще до Первой мировой войны. Конфликты возникали по причине растущей зависимости государств от международной торговли. Уже в течение долгого времени Британия полагалась на импорт продовольствия и сырья и, соответственно, на экспорт товаров обрабатывающей промышленности, из чего рождалась ее кровная заинтересованность в открытой системе международной торговли. Господство на море являлось для Великобритании стратегической целью, и Королевский флот стоял на страже безусловной свободы торговли для всех стран. Однако к концу столетия, благодаря росту своей промышленности и населения, сопоставимый ресурс появился у Германии. Морские штабы по обе стороны Северного моря принялись работать над планами обороны от потенциального противника – и в конце концов начали разрабатывать также и планы нападения. Гонка вооружений на море стала источником международной напряженности (Offer 1989) в преддверии Первой мировой войны. Британские адмиралы рассчитывали, что перспектива континентальной блокады отобьет у немцев охоту вступать в войну, тогда как немецкие стратеги полагали, что блицкриг (быстрый разгром противников на двух фронтах) сделает морскую блокаду бессмысленной.
Во время войны выяснилось, что блокада – действенное экономическое оружие, и союзники продолжили применять ее даже по окончании боевых действий, чтобы немцы быстрее определились с позицией перед переговорами в Версале. Германские и японские националисты твердо усвоили уроки тех событий, и хотя в 1920-е годы обе страны участвовали в попытках возродить международные экономические связи, Великая депрессия дала националистам шанс получить надежную ресурсную базу, с помощью силы создав самодостаточные империалистические блоки. В 1930-е годы система многосторонней торговли конца XIX века потерпела крушение – все большая часть торговых потоков перемещалась внутри формальных и неформальных империй в ущерб торговле между ними. Фактически одной из главных сил, которая заставила Японию развязать войну в Южной и Юго-Восточной Азии, а Гитлера – вторгнуться в Восточную Европу, в том числе в Советский Союз, было стремление к ресурсной самодостаточности (автаркии).