Кэнди
Шрифт:
— Да, вы правы, Кранкейт, — пробормотал он, — я потерял голову и вел себя по-идиотски… вот что, давайте перенесем ее ко мне в кабинет. Пусть полежит на кушетке, пока не придет в себя.
— Нет. Лучше давайте ко мне в кабинет. Я хотел бы с ней поговорить, задать пару вопросов, — сказал Кранкейт.
— Вопросов? — напрягся доктор Данлэп.
— Об ее отце, — поспешил объяснить Кранкейт. — И я хочу, чтобы, когда я пойду к нему на обход, она тоже пошла со мной. То есть, — ехидно добавил он, — если она вообще сможет куда-то пойти.
Доктор Данлэп
Когда они положили ее на кушетку в кабинете у доктора Кранкейта, Данлэп выпрямился и неуверенно замер в сердитом молчании, не зная, что делать дальше.
Кранкейт поправил на Кэнди юбку, которая задралась высоко на бедра, и сказал:
— Наверное, вам лучше уйти. Если мисс Кристиан вас увидит, как только придет в себя, у нее может случиться истерика, — он глубоко затянулся своей сигаретой и выдохнул бледную струйку дыма.
Доктор Данлэп дернулся, как от удара.
— Да, — сказал он со слабым кивком, — но… но, Кранкейт… я бы хотел вас попросить… насчет этого случая… я… э… я надеюсь, что вы не станете… то есть, я понимаю, со стороны это смотрелось ужасно, но теперь дело закрыто, и я очень надеюсь…
— Да перестаньте вы всхлипывать! — перебил его Кранкейт с неприкрытым презрением.
— Всхлипывать?! — воскликнул старший доктор и тут же принялся хлюпать носом и заламывать руки, точно маленькая девочка. — Вам-то что, вам хорошо… сидите тут и указываете старику, что ему делать, чего не делать, выйти вон и не всхлипывать… Вы молодой, полный сил, ваша карьера только начинается, и сам черт вам не брат. Вам еще далеко до шестидесяти одного. Вы не отдали двадцать два года жизни этой больнице! У вас еще все впереди, — он опять всхлипнул, — а когда тебе остается всего-то несколько месяцев до пенсии…
Он умолк, хватая ртом воздух. Потом попробовал улыбнуться, но лишь болезненно скривил губы и продолжил уже спокойнее:
— Знаете, Кранкейт, я не такой уж плохой человек… да, я знаю, мы с вами во многом расходимся… насчет новейших методик, к примеру… или как надо поставить работу в больнице. Вы, наверное, считаете меня консерватором, который категорически не принимает ничего нового, или… или…
— …маразматическим старикашкой? — подсказал доктор Кранкейт, не стесняясь грубить.
Доктор Данлэп вздрогнул, и у него задрожали губы. Казалось, что он сейчас сорвется и завизжит, как обезумевшая обезьяна, но он все-таки взял себя в руки и проговорил очень спокойно и даже с достоинством:
— Вы, наверное, не поверите, — сказал он, — но в молодости я был таким же, как вы. Страстным, вспыльчивым… искренним… иногда даже грубым. Меня тоже бесили закостенелые старики, и я не боялся об этом высказываться. Вот точно, как вы. Наверное, поэтому я… хотя у нас с вами и были некоторые разногласия, с тех пор как вы пришли к нам работать… я… э… в общем, признаюсь вам, как на духу, вы мне всегда очень нравились. Иногда я испытывал к вам прямо-таки отеческие чувства. Как будто вы и вправду мой сын. (Доктор Данлэп аж сам поперхнулся, выдав это неожиданное откровение.) У нас с миссис Данлэп нет детей, — признался он. — Но если б у нас был сын, мне бы хотелось, чтобы он был похож на вас. Я даже не знаю, зачем я вам все это говорю… и особенно после всего, что было… — он резко умолк и взглянул на Кэнди.
Сладкая девочка лежала на спине и тихонько постанывала, как будто она просто спала и ей снился кошмар. В своем бессознательном сне она согнула ноги, и ее черная плиссированная юбка опять задралась, открывая умопомрачительный вид на голые ножки и белый мысочек шелковых трусиков, что скрывали чудесный горшочек с медом от нескромного взгляда доктора Данлэпа — потому что как раз туда-то он и смотрел.
Когда Кранкейт это заметил, он наклонился над Кэнди и снова поправил ей юбку. Его движения были уверены и спокойны, как будто эти аппетитные голые ножки принадлежали ему.
— Вот и славно, — сказал он, оборачиваясь к Данлэпу, — вот и оставайтесь хорошим мальчиком. Как вы сами сказали, вам осталось всего-то несколько месяцев до пенсии.
Это был хорошо рассчитанный удар. Данлэп весь побелел и болезненно сморщился. Однако он ничего не сказал, а взгляд у него стал печальным и кротким.
Кранкейта это заинтриговало. Что-то оно ему напоминало, вот только бы еще вспомнить — что именно.
И тут его осенило. Ну да, конечно же. Драть твою за ногу! Данлэп и вправду ведет себя так, как будто Кранкейт ему сын, а он, соответственно, его папа!
Да, точно. Кранкейт уже видел этот страдальческий взгляд, исполненный бесконечного отеческого терпения. В глазах собственного отца. Кранкейт вспомнил отца (который бросил их с мамой, когда Кранкейт был еще совсем маленьким), и на него накатил странный приступ раскаяния.
— Думаете, это приятно, — всхлипнул Данлэп, — когда тебя все критикуют, и придираются к мелочам, и готовы разодрать тебя на части за малейшую оплошность?
Кранкейт затушил сигарету в пепельнице и сказал:
— Я придираюсь не к вам. Это не вас, а вашу проклятую оболочку, в которую вы сами себя заключили, я пытаюсь сдрочить… э… то есть, содрать… то есть, нет… разодрать.
— И как это следует понимать? — оскорбился Данлэп.
— А вот так: вы всю жизнь подавляли в себе желание дрочить, мастурбировать. Вас всегда что-то сдерживало. Сперва матушка вам запрещала, потом — вы сами себе запрещали. Вы принадлежите к последнему «допотопному» поколению до того, как Фрейд открыл копуляцию; внешне вы — человек высоконравственный и добродетельный, но в душе у вас — настоящий отстойник развращенности, скотства и похоти.