Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь
Шрифт:
— Без сомнения, в нынешнем поколении образование распространено шире, чем в предыдущем, — согласился Кенелм. — Люди всех сословий изрекают одни и те же общие места, даже почти в одних и тех же выражениях. И по мере того как демократия расширяет свои умственные пределы, в ней, по словам одного моего приятеля — доктора, все чаще наблюдаются неприятные болезни, например, tic douloureux [62] и другие невралгические страдания, прежде встречавшиеся только исключительно у так называемой аристократии, — хотя настоящего значения этого слова на простом языке я, право, не знаю, — и человеческая порода, по крайней мере в Англии, становится все слабее и мельче. Существует легенда о человеке, который, достигнув глубокой старости, превратился в кузнечика [63] . Английская нация очень стара и, очевидно, близится к эпохе превращения в кузнечиков. Быть может, это оттого, что мы едим меньше мяса, чем наши предки. Позвольте мне еще кусочек!
62
Воспаление тройничного нерва (фр.).
63
"Существует легенда о человеке, который, достигнув глубокой старости, превратился в кузнечика." — По греческому мифу, богиня утренней зари Эос полюбила смертного человека Тифона и просила для него бессмертия у Зевса. Но она забыла попросить вечной молодости. Став бессмертным, Тифон постепенно старел и дряхлел. Все более высыхая, он превратился в кузнечика.
Рассуждения Кенелма были несколько выше понимания его слушателей. Но сын хозяина, приняв их за порицание просвещенному духу века, вспыхнул и, нахмурив брови, сказал:
— Надеюсь, вы не враг прогресса, сэр?
— Смотря по обстоятельствам. Я, например, предпочитаю оставаться там, где мне хорошо, чем идти дальше и найти худшее.
— Хорошо сказано! — воскликнул фермер.
Не удостаивая вниманием замечание отца, молодой человек с усмешкой возразил Кенелму:
— Кажется, вы хотите сказать, что идти со временем в ногу — значит идти к худшему?
— Боюсь, что у нас нет выбора. Мы должны идти со временем в ногу. Но когда мы достигаем тон черты, за которой нас ожидает старость, мы, право, были бы очень довольны, если бы время любезно остановилось. Да и все хорошие врачи советуют не торопить его ход.
— В нашей стране нет никаких признаков одряхления, сэр, и, слава богу, мы не стоим на месте.
— Кузнечики тоже никогда не стоят на месте. Они все время скачут и прыгают, воображая, что двигаются вперед, пока не умрут от истощения из-за своих скачков и прыжков, или еще до того прыгнут в воду и попадут на обед карпу или лягушке. Могу я попросить у вас, миссис Сэндерсон, еще немного рисового пудинга?
Хотя фермер и не вполне понимал метафорические доводы Кенелма, он был в восторге, видя, что его мудрый сын озадачен более его самого, и потому воскликнул с радостью:
— Что, Боб, спорить с нашим гостем тебе, видно, не под силу?
— Ах, что вы! — скромно возразил Кенелм. — Я только искренне думаю, что мистер Боб стал бы умнее, приобрел бы больший вес и дальше отошел бы от состояния кузнечика, если бы меньше думал и больше ел пудинга.
По окончании ужина фермер предложил Кенелму глиняную трубку, набитую дешевым табаком, которую наш искатель приключений и принял со своей обычной покорностью судьбе. Все общество, за исключением хозяйки, вышло в сад. Кенелм и мистер Сэндерсон сели в беседке, а девушки и защитник прогресса остались среди цветочных клумб. Вечер был тихий и теплый, светила полная луна. Фермер сидел, глядя вдаль на свои луга, и спокойно курил. Кенелм, затянувшись три раза, отложил трубку в сторону и взглянул украдкой на трех граций. Они составили прелестную группу у затихших ульев: две младшие сестры сидели, обнявшись, на полосе дерна, которая окаймляла цветочную клумбу, старшая стояла позади них, и луна озаряла нежным светом ее каштановые волосы.
Немного поодаль юный Сэндерсон неугомонно расхаживал взад и вперед по усыпанной гравием дорожке.
"Странное дело, — рассуждал про себя. Кенелм. — На девушек, когда их две или три, смотреть довольно приятно. Но стоит отделить от группы одну, и, наверно, она окажется плоской и малоинтересной, как доска от забора. Желал бы я знать: этот деревенский кузнечик, влюбленный в скачки и прыжки, которые именует прогрессом, считает ли он существование мормонов [64] одним из доказательств успехов просвещения? Многое можно сказать в пользу того, чтобы обзаводиться целой кучей жен, как мы обыкновенно покупаем сразу целую партию дешевых бритв. Вполне вероятно, что из дюжины хоть одна да окажется хорошей. И, наконец, букет пестрых цветов, в котором кое-где мелькает поблекший лист, приятнее для глаза, чем однообразный капот одной и тай же леди. Впрочем, такие мысли нечестивы, отбросим их".
64
Мормоны — религиозная секта в Америке и некоторых других странах, в своем вероучении значительно отошедшая от христианства (смешение пантеизма с многобожием). Мормонская церковь — теократическая община, богатая верхушка которой жестоко эксплуатирует рядовых членов.
— Хозяин, — сказал он вслух, — я думаю, ваши хорошенькие дочки — плохие помощницы в хозяйстве, уж очень у них утонченный вид. Я не видел их на сенокосе.
— Нет, они были там, но работали отдельно, на другом конце луга. Я предпочитаю, чтобы они держались подальше от поденщиц, из которых многие пришлые. Собственно, ничего дурного я о них не знаю, но не знаю и ничего хорошего, а потому мои дочки трудятся в другом месте.
— Мне сдается, что разумнее было бы удалить от работниц вашего сына. Я видел его в самой толпе этих нимф.
— М-да, — задумчиво протянул фермер, вынимая изо рта трубку, — я не думаю, чтобы бедняжки были так уж плохо воспитаны. И, на мой взгляд, молодым парням от них так же мало вреда, как и девушкам хорошего поведения, но моя жена смотрит на эти вещи несколько иначе. "Удаляй хороших девушек от дурных, — говорит она, — и никогда хорошие не собьются с пути". Вы увидите, что в этом есть доля правды, когда у вас самих будут дочери, которых надо охранять.
— Не ожидая этого времени молю судьбу, чтоб оно никогда и не настало, признаю мудрость замечания вашей превосходной супруги. Я разделяю мнение, что женщина скорее может повредить лицу своего пола, чем нашего, так как для нее немыслимо существовать, не причиняя зла тому или другому.
— И добра также, — вступился благодушный фермер, стукнув кулаком по столу. — Что сталось бы с нами без женщин?
— Я уверен, что нам было бы гораздо лучше. Адам, был чист, как золото, и не знал ни угрызений совести, ни засорения желудка, пока Ева не соблазнила его яблоком.
— Молодой человек, наверно, вы были несчастливы в любви, вот отчего у вас такой печальный вид.
— Печальный? Видали вы когда-нибудь человека, несчастного в любви, который повеселел бы, увидя перед собой пудинг?
— Ну, работать ножом и вилкой вы молодец, за это я могу поручиться.
Фермер повернул голову и начал неторопливо рассматривать гостя. Когда он покончил с этим, голос его принял оттенок некоторой почтительности.
— Право, никак не разберусь, кто вы такой! — сказал он.
— Ничего удивительного. Я и сам себе удивляюсь. Продолжайте.
— Глядя на вашу одежду и… и…
— …судя по тому, что я взял у вас два шиллинга… Ну?
— …я принял вас за сына такого же мелкого фермера, как сам. Теперь, однако, по вашему разговору я вижу, что вы побывали в колледже, одним словом, вы — джентльмен. Прав я?
— Любезнейший мистер Сэндерсон, я пустился странствовать недавно, с сильнейшим отвращением ко всякой лжи. Но теперь я начинаю сомневаться, чтобы человек мог долго пробыть в обществе своих ближних и не обнаружить вскоре, что способность лгать дарована ему природой как необходимое оружие защиты. Если вы станете меня расспрашивать, я непременно налгу вам о себе. Итак, для нас обоих, пожалуй, будет лучше, если я откажусь от предложенной вами постели и проведу ночь где-нибудь под кустом.
— Вздор! Я вовсе не хочу знать о ваших делах больше, чем вы сами пожелаете сообщить мне. Оставайтесь у меня, пока не уберем сено. И знаете, молодой человек, я рад, что вы, кажется, не очень падки на девушек. Я видел, на сенокосе с вами заигрывала прехорошенькая девчонка, а с нею, если не остеречься, мигом попадешь в беду.