Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь
Шрифт:
Том, задетый за живое тем, что удары, которые могли свалить кабана, никак не попадали в цель, и, смутно сознавая, что столкнулся с каким-то таинственным искусством, которое превращало в ничто его животную силу и могло в конце концов одолеть его, мгновенно пришел к заключению, что чем скорее он воспользуется этой животной силой, тем будет лучше для него. Поэтому после трех раундов, ни разу не успев обмануть бдительность противника и получив несколько шутливых щелчков по носу и губам, он отступил и ринулся на врага как бык, именно как бык, потому что боднул его головой, а оба кулака заменяли ему рога. Но тут он с ходу очутился в «мельнице». Я надеюсь, что каждый англичанин, который может называться мужчиной, то есть каждый мужчина, который когда-то был английским мальчиком и, как таковой, не раз вынужден был пускать в ход кулаки, знает, что такое «мельница». Но я повествую не только pueris [66] , но и virginibus [67] [68] . Итак, сударыня, «мельница» — прибегаю с неудовольствием и презрением к жаргону, который в таком ходу у писательниц и который современные девушки знают тверже грамматики Мерри [69] , и обращаюсь не к писательницам и не к современным девушкам, но говорю это для невинных девиц и для иностранцев, изучавших английский язык только по Аддисону [70] и Маколею [71] , «мельница», повторяю, в переносном смысле означает такое положение, когда один из бойцов в благородном боксе, бешено ринувшись вперед, попадает головой точно в тиски между согнутой левой рукой и левым боком противника, и эта голова, оставаясь беспомощной и ничем не защищенной от града кулачных ударов правой руки победителя, мгновенно теряет всякое человеческое подобие. В это положение часто попадает тот, кто хотя бы превосходит противника в силе, но неуклюж, и он редко встречает пощаду со стороны того, кто одержал верх благодаря искусству и знанию приемов. Занеся правый кулак, Кенелм миг помедлил, потом, разжав левую руку, выпустил пленника, дружески хлопнул его по плечу и как бы в виде извинения обратился к зрителям:
66
Отрокам (лат.).
67
Девицам (лат.).
68
"…не только pueris, но и virginibus" — цитата из Горация: "Virginibus puerisque canto" — "Отрокам и девицам пою" ("Оды", III, 1, 4).
69
Мерри Линди (1745–1826) — "отец английской грамматики", автор школьных учебников и руководств по грамматике, а также словаря английского языка. Про него говорили, что он научил англичан их языку.
70
Аддисон Джозеф (1672–1719) — знаменитый английский писатель, преимущественно сатирик. Издатель сатирических журналов «Болтун» и «Зритель», которые явились прототипом для многих изданий подобного рода в других странах.
71
Маколей Томас (1800–1852) — английский критик и историк, по взглядам умеренный либерал, автор пользовавшихся большим успехом "Истории Англии" и «Опытов».
— У него красивое лицо — грех его портить!
Опасность положения Тома была очевидна для всех, и добродушный отказ противника от своего преимущества показался зрителям таким великодушным, что они закричали «ура». А сам Том почувствовал, что с ним поступили точно с ребенком. Увы, увы! В то время как он повернулся и немного пришел в себя, глаза его остановились на лице Джесси. Губы ее были приоткрыты — у ней захватило дух. Том же вообразил, что она улыбается презрительно. Он сделался страшен. Теперь он бился, словно бык в присутствии молодой коровы, которая должна была достаться победителю.
Если Тому никогда еще не приходилось сражаться с противником, учившимся у профессионального боксера, то и Кенелм не встречал еще силы, которая, будь она натренирована по всем правилам искусства, неминуемо сломила бы его. Держаться оборонительной системы было бы уже ошибкой. Он больше не мог, как ловкий фехтовальщик, играючи отклонять подобные молоту удары могучих рук. Преодолевая защиту, они сыпались ему на грудь, как на наковальню. Он сознавал, что стоило одному такому удару поразить его голову — и он погиб. Он понял также, что его удары в грудь противника оказывали не более действия, чем удары трости по коже носорога. Но вот глаза его сверкнули огнем, ноздри раздулись — Кенелм Чиллингли перестал быть философом. Трах! с размаху ударил он противника, но как непохоже это было на неопределенные удары Тома Боулза! Он попал прямо туда, куда метил, точно пуля тирольца или английского стрелка в Олдершоте [72] . В этом ударе он сосредоточил всю силу мышц, воли и духа! Трах! — удар пришелся по переносице, и быстро, как мелькает раз за разом молния, последовал другой, менее сильный, но еще более опасный левой рукой под левое ухо. При первом ударе у Тома Боулза помутилось в глазах, и он зашатался, при втором — он вскинул руки, подпрыгнул, словно ему прострелили сердце, и тяжело повалился бесчувственной тушей.
72
Олдершот — город неподалеку от Лондона, где был устроен постоянный военный лагерь.
Зрители в ужасе столпились вокруг. Они сочли Тома мертвым. Кенелм опустился на колени, быстро провел рукой по губам Тома, пощупал пульс и сердце и, встав, смиренно, будто оправдываясь, сказал:
— Будь он не так великолепно сложен, уверяю вас честью, никогда я не нанес бы ему второго удара. Первого было бы достаточно для каждого, кто создан природой менее крепким. Осторожно поднимите его и отнесите домой. Передайте его матери, вместе с дружеским? моим поклоном, что я зайду навестить его и ее. Постойте, однако, много он пьет пива?
— Да, Том умеет пить, — заметил один из жителей деревни.
— Так я и думал. Слишком много жиру для таких мышц. Кто сбегает за доктором? Вы, любезный? Хорошо, бегите скорей! Опасности нет, но, пожалуй, придется пустить кровь.
Четверо самых сильных мужчин бережно подняли Тома и отнесли домой. Он все еще не приходил в чувство, но лицо его там, где оно не было покрыто кровью, хотя и очень бледное, было спокойно, и только легкая пена окаймляла губы.
Кенелм спустил засученные рукава рубашки, надел куртку и обратился к Джесси:
— Ну, мой молодой друг, покажите мне теперь коттедж Уила.
Девушка подошла к нему, бледная и дрожащая. Она не осмеливалась заговорить. Новыми глазами смотрела она теперь на незнакомца. Кенелм нагонял на нее, пожалуй, не меньше страха, чем сам Том Боулз. Все же она ускорила шаг и, оставив трактир позади, направилась к дальнему концу деревни; Кенелм шел рядом с ней, что-то бормоча себе под нос. Джесси слышала отдельные слова, однако, на свое счастье, не понимала их. Это были столь обильные у классиков горькие укоры прекрасному полу, как главной причине всякой борьбы, кровопролития и зла вообще. Несколько успокоив свое раздражение этим обращением к мудрости древних, Кенелм наконец повернулся к своей безмолвной спутнице и ласково, но серьезно сказал:
— Боулз дал мне обещание; по справедливости я теперь могу требовать обещания и от вас. Дело вот в чем: подумайте, как легко такой красивой девушке оказаться причиной смерти человека. Ударь меня Боулз, как я сейчас ударил его, меня не спасли бы никакие врачи.
— О-о, — простонала Джесси, содрогаясь и закрыв руками лицо.
— Но ведь, кроме этой, есть и другая опасность, — продолжал Кенелм, ничто не может оправдать поведения женщины, которая своим легкомыслием и беспечностью смертельно ранит сердце мужчины и забывает, какие страдания, даже преступные замыслы могут быть вызваны одним ее словом, одним взглядом. Подумайте над этим и, выйдете ли вы за Уила Сомерса или нет, никогда больше не давайте мужчине повода предполагать, что вы можете полюбить его, если вам не подсказывает этого сердце. Даете вы мне слово?
— Да, да, даю!
Голос бедной Джесси прерывался от рыданий.
— Хорошо, дитя мое. Я не прошу вас перестать плакать, зная, как женщины любят слезы. А в этом случае они вам особенно полезны. Но мы в конце деревни, который же коттедж Уила?
Джесси подняла голову и указала на отдельно стоявший домишко, крытый соломой.
— Я попросил бы вас войти и представить меня. Впрочем, в этом случае могут подумать, будто я торжествую победу над бедным Томом Боулзом. Лучше я войду один. Доброй ночи, Джесси! Не сердитесь за нравоучение.
ГЛАВА XIII
Кенелм постучал в дверь коттеджа, и тихий голос ответил:
— Войдите!
Посетитель наклонил голову и переступил через порог.
Со времени боя с Томом Боулзом все сочувствие Кенелма было на стороне этого несчастного влюбленного, — ведь так естественно, что, победив человека, начинаешь чувствовать к нему симпатию. Во всяком случае, он сейчас нисколько не был расположен покровительствовать склонности Джесси к несчастному калеке.
Тем не менее, когда он увидел два кротких блестящих черных глаза и бледное, умное лицо с тем неуловимым отпечатком утонченности, который нередко придает слабое здоровье, особенно в молодости, сердце Кенелма мгновенно склонилось на сторону другого соперника. Уил Сомерс сидел у очага, где, несмотря на теплый летний вечер, тлели угли. Возле него стоял простой столик и на нем были разложены ивовые веточки и белые очищенные прутья; тут же лежала раскрытая книга. Белые худощавые пальцы плели недоконченную корзинку". Мать Уила убирала чайную посуду с другого стола, у окна. При входе незнакомого посетителя Уил встал с вежливостью, свойственной деревенским жителям. Вдова — худенькая старушка невысокого роста с добрым, терпеливым лицом — удивленно оглянулась и присела.
В доме все выглядело чрезвычайно опрятно, как бывает повсюду, где женщина может распоряжаться полновластно. Сосновый шкаф против двери был полон скромной фаянсовой посуды. Выбеленные стены украшены картинами, преимущественно из священной истории, как, например, "Блудный сын" — в голубом фраке и желтых невыразимых чулках, свисающих на пятки. В одном углу были нагромождены корзины разных размеров, в другом находился открытый шкаф с книгами — предмет, который в деревне встречается гораздо реже, чем яркие картинки и поблескивающая посуда.