Кенилворт
Шрифт:
Физическое утомление в сочетании с душевной тревогой, неизбежной при такой томительной неопределенности, окончательно расстроили нервы Эми, и она стала опасаться, что утратит самообладание, которое ей было так необходимо для предстоящего объяснения. Но, несмотря на свою избалованность, Эми обладала большой силой воли и на редкость здоровым организмом, закаленным пребыванием на свежем воздухе, в лесах, где она часто охотилась вместе с отцом. Она призвала на помощь все свои душевные и телесные силы, ни на минуту не забывая, что судьба ее во многом зависит от того, удастся ли ей сейчас сохранить власть над собой. Она молила бога, чтобы он укрепил ее душу и тело, и твердо решила не поддаваться нервному возбуждению, которое могло бы ослабить ее силы.
Тем не менее, когда на башне
Спустя некоторое время маленькая комната озарилась яркими вспышками фейерверка. Бесчисленное множество огней взлетело в воздух, они кружились, сталкивались, обгоняли друг друга, следуя своим предначертанным путем, подобно огненным призракам или танцующим сказочным саламандрам. Графине показалось сначала, что каждая ракета бьет ей прямо в лицо, взрывается так близко, что каскады искр обдают ее жаром. Объятая ужасом, она отшатнулась от окна, но, опомнившись, сделала над собой усилие и вернулась обратно, чтобы взглянуть на зрелище, которое в других обстоятельствах показалось бы ей захватывающим. Величественные башни замка были окружены гирляндами искусственных огней или увенчаны коронами бледного дыма. Озеро багровело, подобно расплавленному металлу, а над его поверхностью взвивались ракеты, разбрасывая в воздухе мириады огней; они взлетали, падали с шипением и ревом, изрыгали пламя, как заколдованные драконы, веселящиеся над пылающим озером.
Ракеты, продолжавшие гореть и на воде — обычное явление в наши дни, — казались тогда настоящим чудом.
Даже Эми была на мгновение захвачена невиданным доселе зрелищем.
— Раньше я считала это колдовством, — произнесла она, — но бедный Тресилиан объяснил мне, как это делается. Великий боже! Да не уподобится мое Долгожданное счастье этому мишурному блеску! Пусть жизнь моя не окажется яркой вспышкой, которую тотчас же поглощает окружающий мрак… неверным огоньком, взлетающим на краткий миг в воздух лишь для того, чтобы сразу угаснуть… О Лестер! После всего, что ты говорил мне… после всех твоих клятв, после уверений, что Эми — твоя любовь, твоя жизнь… Неужели ты и есть тот волшебник, по мановению которого возникают эти чудеса, а я любуюсь ими вдали от всех, как изгнанница, как узница?
Со всех сторон безостановочно неслись звуки музыки; казалось, не только Кенилвортский замок, но и вся страна празднует торжественный всенародный праздник. Тоска и отчаяние еще сильнее сжимали сердце Эми, а нежные мелодии то замирали вдали, словно сочувствуя ее печали, то звучали совсем рядом, издеваясь над ее горем своим бесстыдным неудержимым весельем.
«Музыка эта подвластна мне, — думала она, — мне, потому что создана им; но я не могу крикнуть: „Молчите, я не в силах слушать!“ Последняя из поселянок, пляшущих там, вольна распоряжаться этой, музыкой скорее, чем я, законная хозяйка замка!»
Мало-помалу шум празднества смолк, и графиня отошла от окна. Наступила ночь, но луна достаточно ярко освещала комнату, так что Эми смогла сделать все приготовления, которые сочла необходимыми. Она надеялась, что Лестер придет к ней, как только в замке все успокоится, но в то же время ее мог потревожить какой-нибудь непрошеный гость. На ключ Эми не могла полагаться: ведь вошел же в комнату Тресилиан несмотря на то, что дверь была заперта изнутри. Однако единственное, что она могла придумать для своей безопасности, это загородить дверь столом, чтобы грохот предупредил ее, если кто-либо попытается войти. Приняв эти меры предосторожности, несчастная опустилась на кровать. Прошло несколько часов томительного ожидания, но в конце концов усталость одержала верх над любовью, страхом, горем и даже тревогой перед неизвестным. Эми уснула. Да, она уснула. Индеец, привязанный к столбу, спит в промежутках между пытками! А долгие душевные муки, подобно телесным, притупляют чувствительность страдальца, и неминуемо наступает момент летаргического забытья, прежде чем вернется ощущение острой боли, которую эти муки причиняют.
Графиня проспала несколько часов. Ей снилось, что она находится в старом замке Камнор и слышит тихий свист, которым обычно Лестер со двора давал знать о себе, когда неожиданно приезжал навестить ее.
Но на этот раз вместо свиста она услышала своеобразный звук охотничьего рога — так трубил ее отец, возвещая, что затравлен олень; «mort» note 107 — называли его охотники.
Она подбежала к окну, выглянула во двор и увидела множество людей в траурных одеждах. Старый священник собирался служить панихиду. Вот Мамблейзен в старинном одеянии, подобно древнему герольду, высоко поднимает щит с изображением черепов, перекрещенных костей и песочных часов, расположенных вокруг герба, на котором она могла различить только графскую корону. Старик посмотрел на нее с бледной улыбкой и спросил: «Скажи, Эми, правильно ли все это расположено на щите?» Как только он замолк, рог вновь издал свой печальный, душераздирающий, смертельный стон, и Эми проснулась.
Note107
Смерть (франц.).
Ее разбудили уже настоящие звуки труб и рогов, раздававшиеся со всех сторон, но возвещали они не о смерти, а о веселом празднестве. Трубы напоминали гостям Кенилворта, что сегодняшние развлечения начнутся великолепной охотой на оленя в соседнем парке. Эми вскочила со своего ложа, прислушалась, увидела, что первые лучи утреннего солнца уже пробиваются сквозь решетку ее окна, — и до боли остро осознала, где она находится и как плачевно ее положение.
— Он не думает обо мне, — сказала она, — он не придет! Его гостья — королева, так что ему до того, в каком из углов его громадного замка я, несчастная, изнываю от сомнений, которые скоро перейдут в отчаяние!
Но в тот же миг за дверью послышался шорох — казалось, кто-то осторожно пытается открыть ее. Сердце Эми затрепетало от радости и страха. Поспешно отодвинув приставленный к двери стол, она, прежде чем отпереть ее, спросила из предосторожности:
— Это ты, любовь моя?
— Да, моя графиня, — раздался ответный шепот.
Она распахнула дверь и с криком: «Лестер!» — обвила руками шею закутанного в плащ мужчины, стоявшего на лестнице.
— Нет, не совсем Лестер, — ответил Майкл Лэмборн, крепко сжимая ее в объятиях. — Не совсем Лестер, моя прелестная и нежнейшая герцогиня, но тоже хороший человек.
Нечеловеческим усилием графиня высвободилась из наглых и грязных объятий пьяного грубияна и, отбежав на середину комнаты, остановилась; отчаяние придало ей мужества.
Лэмборн, входя, опустил полу плаща, который прикрывал лицо, и она тотчас же поняла, что перед нею беспутный слуга Варни. Если не считать его ненавистного хозяина, Эми больше всего боялась, что ее узнает этот человек. Но она еще до сих пор оставалась в дорожном платье, которое меняло ее внешность. Кроме того, Лэмборн никогда не видел ее вблизи, и она надеялась, что он ни о чем не догадается. Зато она хорошо знала его, так как Дженет не раз указывала на него, когда он проходил по двору, и рассказывала о его злодеяниях.
Впрочем, графиня могла бы не опасаться, что Лэмборн узнает ее, если бы понимала, насколько он пьян. Правда, это едва ли послужило бы ей утешением и уменьшило опасность, которой она подвергалась в присутствии такого человека, в таком месте и при таких обстоятельствах.
Лэмборн захлопнул за собой дверь, когда вошел, и, скрестив руки, как бы насмехаясь над отчаянием Эми, продолжал:
— Слушай, прекраснейшая Каллиполис или прелестнейшая графиня в лохмотьях и божественная герцогиня темных закоулков, если ты ежишься, как курочка на вертеле, чтобы доставить мне больше удовольствия, когда я начну тобой лакомиться, то не трудись понапрасну. Мне куда больше по душе первая встреча, а теперешний твой вид так же мало нравится… — Он сделал шаг вперед и покачнулся. — Что за проклятый неровный пол! Порядочный человек может сломать себе шею, если не умеет ходить, как плясун по канату.