Кенилворт
Шрифт:
Елизавета внимала ему, как очарованная; ее ревнивое властолюбие было усыплено, ее решимость отказаться от семейных уз и посвятить себя исключительно заботе о своем народе начала колебаться, и звезда Дадли снова ярко засияла на придворном горизонте.
Но победа графа над своей природой и совестью была омрачена не только внутренним сопротивлением всех его попранных чувств. Многочисленные случайные события, имевшие место во время пира и последовавшего за ним вечернего представления, били его по самому больному месту, малейшее прикосновение к которому причиняло невыносимые муки.
Так, например, когда придворные по окончании банкета собрались в парадной зале, ожидая представления великолепной маски, назначенное на этот вечер, королева вдруг прервала
— Мы обвиним вас в государственной измене, милорд, если вы и дальше будете пытаться уморить нас со смеху. Но вот идет человек, который и в разгар веселья наводит нас на печальные мысли, — наш ученый врач Мастерс, и, вероятно, с вестями об этой несчастной просительнице, леди Варни… Нет, милорд, мы вас не отпустим, ибо это спор между супругами и мы не имеем достаточно опыта, чтобы решить его без доброго совета. Ну, Мастере, что же ты думаешь о беглянке?
Когда королева обратилась к графу, улыбка, игравшая на губах Лестера, так и застыла на них, как будто высеченная резцом Микельанджело или Чантри. С тем же застывшим выражением лица выслушал он сообщение врача.
— Леди Варни, ваше величество, — доложил придворный врач Мастерс, — по-прежнему замкнута и не желает со мной разговаривать о состоянии ее здоровья. Она упорно твердит, что вскоре изложит причины своего поведения в вашем присутствии и не станет отвечать на вопросы более скромных лиц.
— Нет, боже избави! — воскликнула королева. — Мы уже достаточно пострадали от недоразумений и ссор, которые словно следуют по пятам за этой бедной помешанной. Не так ли, милорд? — добавила она, обращаясь к Лестеру; при этом взгляд ее выражал нежность и даже раскаяние по поводу их утренней размолвки. Лестер сделал над собой усилие и низко поклонился, выражая свое молчаливое согласие, но, как ни старался, не смог заставить себя подтвердить его словами.
— Вы злопамятны, милорд, — сказала она, — но мы найдем время и место наказать вас. Однако вернемся к нарушительнице нашего веселья, к этой леди Варни… Что вы скажете о ее здоровье, Мастерс?
— Она, ваше величество, как я уже говорил, держится замкнуто и отказывается отвечать на вопросы врача или подчиниться его указаниям. Полагаю, что она страдает расстройством мозга, которое я склонен скорее назвать hypochondria, note 112 нежели phrenesis. note 113 Думаю, что для нее лучше всего было бы находиться дома, на попечении мужа, вдали от всей этой маскарадной суматохи, которая тревожит ее слабый рассудок, рисуя самые фантастические образы. У нее вырываются намеки, будто она какая-то переодетая важная персона — графиня или, быть может, принцесса. Помоги ей бог — у больных этого рода часто бывают такие галлюцинации.
Note112
Ипохондрией (лат.).
Note113
Помешательством (лат.).
— В таком случае, — сказала королева, — увезти ее как можно скорее! Пусть Варни заботится о ней с должной гуманностью, но пусть немедленно освободит замок от ее присутствия. Ручаюсь вам, она скоро вообразит себя владелицей Кенилворта. Печально, однако, что в таком прекрасном теле так тяжко болен разум. Как вы думаете, милорд?
— Действительно, печально, — сказал граф, повторяя слова, как затверженный урок.
— Но, может быть, — продолжала Елизавета, — вы не согласны с нашим мнением относительно ее красоты? Мы знавали мужчин, которые отдавали предпочтение фигурам более величавым, похожим на Юнону, а не таким изнемогающим и хрупким созданиям с головкой, поникшей, как у сломанной лилии. Да, милорд, мужчины — деспоты, упоение борьбы они ценят выше легкой победы и больше любят женщин, которые способны оказать им сопротивление, — так смелый воин предпочитает биться с сильным врагом. Я, пожалуй, согласна с вами, Рэтленд, что если бы милорду Лестеру досталась в жены такая раскрашенная восковая кукла, он пожелал бы ее смерти прежде, чем окончится медовый месяц.
Взгляд королевы, когда она произносила эти слова, был так красноречив, что граф, хотя сердце его протестовало против этой вопиющей лжи, заставил себя прошептать, что любовь Лестера более скромна, чем полагает ее величество, ибо она поселилась там, где ему никогда не придется повелевать и где он всегда должен будет только повиноваться.
Елизавета вспыхнула и приказала ему замолчать, но с таким видом, будто ожидала, что он не подчинится ее приказу. Но в этот момент звуки фанфар и литавр возвестили с хоров залы о выходе масок, избавив Лестера от необходимости лицемерить и от страшного напряжения, в котором он находился из-за своей двойной игры.
Вошедшие маски образовали четыре отдельные группы, следовавшие одна за другой на небольшом расстоянии. Каждая группа, состоящая из шести основных фигур и такого же количества факелоносцев, изображала одну из различных национальностей, которые населяли Англию в разные эпохи.
Первыми вошли аборигены страны — бритты; во главе их шагали два древних друида, седые волосы которых были увенчаны венками из листьев дуба; в руках они несли ветви омелы. Замыкали шествие два барда, одетые в белое, с арфами в руках; время от времени они касались струн, распевая при этом строфы старинного гимна Белусу, или Солнцу. Бритты были подобраны из числа самых рослых и здоровых молодцов, состоящих на службе у Лестера. У них были косматые парики и длинные бороды; одежда их состояла из волчьих и медвежьих шкур, а ноги, руки и грудь были обтянуты шелковым трико телесного цвета, на котором причудливыми линиями были нарисованы изображения небесных светил, животных и других предметов, что придавало им живое сходство с нашими татуированными предками, на независимость которых впервые посягнули римляне.
Затем перед блистательным обществом предстали сыны Рима — завоевавшие и цивилизовавшие бриттов. Распорядитель празднеств постарался точно воспроизвести военное одеяние этого знаменитого народа: высокий шлем, легкий, но непроницаемый круглый щит и короткий обоюдоострый меч, с помощью которого они завоевали весь мир. Два знаменосца несли перед ними римских орлов и пели гимн Марсу, а за ними шествовали классические воины, так торжественно и важно, как это подобало людям, стремившимся покорить весь мир.
Третья группа изображала саксов, одетых в медвежьи шкуры, которые они привезли с собой из германских лесов; в руках они держали страшные боевые топоры, которыми произвели такие опустошения в Британии. Перед ними выступали два скальда, возносившие хвалу Одину.
Последними появились благородные норманны в кольчугах и стальных шлемах, со всеми рыцарскими доспехами; во главе их шли два менестреля, воспевавшие войну и любовь.
Эти четыре группы входили в просторную залу в образцовом порядке, через небольшие промежутки времени, чтобы зрители могли удовлетворить свое любопытство и рассмотреть каждую группу, прежде чем появится следующая. Затем, чтобы лучше показать себя, они обошли по кругу всю залу, маршируя под звуки органа, труб, гобоев и спинетов, составлявших домашний оркестр лорда Лестера. Наконец все четыре группы, оставив позади себя выстроившихся в шеренгу факелоносцев, разошлись к противоположным концам залы, так что римляне оказались против бриттов, а саксы — против норманнов. Противники взирали друг на друга с изумлением, перешедшим в гнев, который они начали выражать угрожающими жестами. С галереи загремела воинственная музыка, и по этому знаку все участники представления обнажили свои мечи и двинулись друг на друга размеренными шагами, напоминающими какой-то древний военный танец. Зазвенели мечи, ударяясь о щиты противников, раздался лязг скрещивающихся клинков.