Кенилворт

Скотт Вальтер

Затем он начал яростно топтать рассыпанные драгоценности, восклицая:

— Так уничтожаю я жалкие безделушки, за которые ты продала свое тело и душу и обрекла себя ранней и безвременной смерти, а меня — вечному страданию и угрызениям совести!.. Не говори мне о прощении, Варни! Она осуждена!

С этими словами он выбежал в соседнюю комнату, где заперся на ключ. Варни смотрел ему вслед, и казалось, что в его обычной усмешке сквозит какое-то человеческое чувство.

— Мне жаль его, — сказал он, — но любовь превратила его в ребенка. Он бросает и топчет эти драгоценные игрушки и с такой же яростью готов разбить самую хрупкую из них — ту, которую прежде любил так нежно. Но и эта привязанность будет забыта, когда предмет ее перестанет

существовать. Да, он не в силах оценивать вещи, как они того заслуживают, но зато Варни наделен этой способностью. Когда Лестер станет государем, он столь же мало будет думать об ураганах страстей, которые пришлось ему выдержать на пути к этой королевской гавани, сколь мало любой моряк, достигший берега, думает об опасностях плавания. Однако нельзя оставлять здесь эти предательские камешки — они могут оказаться слишком сильной приманкой для слуг, которые убирают комнату.

Собирая и укладывая драгоценности в потайной ящик стола, случайно оказавшийся незапертым, Варни увидел, что дверь кабинета Лестера открылась, портьеры раздвинулись и показалось лицо графа; но глаза его были такими тусклыми, а губы и щеки — такими бескровными и бледными, что Варни вздрогнул при виде этой внезапной перемены. Но как только глаза их встретились, Лестер тотчас скрылся и захлопнул за собой дверь. Этот маневр он повторил дважды, не произнося ни слова, так что Варни начал уже сомневаться, не слишком ли повлияли душевные страдания на рассудок графа. Однако на третий раз он кивком позвал Варни к себе.

Войдя в кабинет, Варни вскоре убедился, что странное поведение его покровителя вызвано не помешательством, а борьбой противоречивых страстей в результате его жестокого намерения.

Они провели целый час в секретной беседе, после которой граф Лестер, сделав над собой невероятное усилие, переоделся и отправился к своей коронованной гостье,

Глава XXXVII

…Вы своим недомоганьем странным

Расстроили наш пир веселый.

Макбет note 111

Note111

Перевод Ю. Корнеева.

Впоследствии вспоминали, что во время трапез и увеселений, которым был посвящен конец этого богатого событиями дня, поведение Лестера и Варни резко отличалось от их обычной манеры держать себя. Сэр Ричард Варни считался скорее человеком разумным и деловым, чем искателем наслаждений. Его настоящей стихией всегда были дела — военные или гражданские, а во время празднеств и пиров он, в сущности, ограничивался ролью зрителя, хотя прекрасно знал, как лучше устроить и украсить их. Если же он давал волю своему остроумию, то делал это в грубой, язвительной и едкой форме, будто издевался и над всей этой пышностью и над гостями, а не принимал участие в общем веселье.

Но в этот день его словно подменили. Он присоединился к молодым кавалерам и дамам и, казалось, целиком отдался беззаботному веселью, не уступая самым жизнерадостным из них. Те, кто привык в нем видеть человека, поглощенного важными и честолюбивыми замыслами, едкого насмешника и признанного мастера саркастических выпадов по адресу людей, принимающих жизнь такой, как она есть, и склонных хвататься за каждое развлечение, которое она им предлагает, с изумлением заметили, что остроумие его может быть безобидным, его смех — добродушным, а чело ясным — так же, как и у них. Но какие силы дьявольского лицемерия пришлось ему призвать на помощь, чтобы прикрыть этой маской веселья свои черные замыслы — навсегда останется загадкой для всех, кроме ему подобных, если такие дурные люди еще существуют на свете. Но Варни был человеком выдающихся способностей, и способности эти, к несчастью, полностью были посвящены наихудшей из целей.

Совсем иначе обстояло дело с Лестером. Как ни привык он к роли любезного царедворца, как ни привык казаться веселым, неутомимым, наслаждающимся каждой минутой жизни, в то время как душу его раздирали муки неудовлетворенного честолюбия, зависти или негодования, сейчас в его сердце поселилась страшная гостья, с которой он не мог справиться. По его блуждающему взору и встревоженному лицу сразу можно было понять, что мысли его далеки от забав, в которых он вынужден был принимать участие. Он смотрел, двигался и говорил только ценой непрерывных усилий, словно совершенно утратил власть над своим острым умом и прекрасным лицом — власть, никогда прежде ему не изменявшую. Казалось, что движения и жесты графа уже не подчиняются его воле, и он уподобился автомату, приводимому в действие скрытым механизмом. С уст его слетали отрывистые слова, как будто ему сначала надо было обдумать, что сказать, потом — как это выразить, и только тогда с огромным напряжением он мог закончить фразу, не забыв ни того, ни другого.

Эта разительная перемена в манерах самого блистательного царедворца Англии, заметная даже последнему из слуг, обращавшихся к нему, не могла ускользнуть от внимания самой мудрой государыни своего века.

Небрежность и неровность поведения графа Лестера, несомненно, навлекли бы на него немилость Елизаветы, если бы ей не пришло в голову, что ему все еще не дают покоя гневные слова, вырвавшиеся у нее утром, и что именно эта неотвязная мысль, вопреки всем стараниям держать себя а руках, лишила его обычной изысканности и непринужденности.

Эта мысль, столь лестная для женского тщеславия, завладела королевой и показалась ей полным и исчерпывающим извинением многочисленных ошибок и промахов графа Лестера. Бдительный круг придворных с изумлением наблюдал, что королева не только не возмущалась неоднократными проявлениями небрежности и прямого невнимания к ней (хотя именно в этих вопросах она всегда была крайне требовательна), но, напротив, старалась дать ему время и возможность прийти в себя. Более того — она сама содействовала ему в этом со снисходительностью, которая никак не вязалась с ее характером. Однако было ясно, что это не может продолжаться слишком долго и что Елизавета неизбежно найдет другое, менее благоприятное объяснение нелюбезному поведению Лестера. В это время графу передали, что Варни просит его выйти в другую комнату и поговорить с ним.

Приглашение это было передано дважды, прежде чем граф поднялся и машинально уже собрался выйти, но опомнился, повернул назад и попросил у королевы разрешения удалиться на несколько минут по делам безотлагательной важности.

— Идите, милорд, — сказала королева, — мы понимаем, что наше пребывание здесь неизбежно сопровождается различными неожиданными осложнениями, которые требуют вашего немедленного вмешательства. И все же, милорд, если вам угодно, чтобы мы считали себя вашей желанной и почитаемой гостьей, мы настоятельно просим вас поменьше думать о нашем угощении и порадовать нас более веселым расположением духа, чем то, в каком вы пребываете сегодня. Поверьте, радушие хозяина всегда будет лучшим развлечением для гостя, будь он король или простой поселянин. Идите, милорд! Мы надеемся, что вы возвратитесь с просветленным лицом и к вам вернется та живость мысли, которой вы всегда радовали своих друзей.

Лестер лишь низко поклонился в ответ на этот упрек и вышел. Варни встретил его за дверью, поспешно отвел в сторону и прошептал ему на ухо:

— Все в порядке.

— Мастерс видел ее? — спросил Лестер.

— Видел, милорд; она не пожелала ни дать ответа на его вопросы, ни объяснить свое молчание, а потому он готов подтвердить, что она подвержена умственному расстройству и что лучше всего передать ее на попечение друзей. Поэтому есть полная возможность увезти ее отсюда, как мы и намеревались.