Кенилворт
Шрифт:
Кругом осыпав лепестки.
Лишилась роза аромата,
И блекнет лилии наряд…
Но тот, кто славил их когда-то,
Один лишь в этом виноват.
Я вижу с болью, как презренье
Любви даровано в ответ:
Вот красоты уничтоженье,
Вот смерть цветка под вихрем бед!
Прелестны дам придворных лица,
Там царство высшей Красоты…
И с нею не дерзнут сравниться
Востока пышные цветы.
Зачем же бросил, граф мятежный,
Ты царство лилий, царство роз,
Чтоб отыскать подснежник нежный,
Который в тихом
В глуши деревни я б затмила
Своей красой любой цветок,
Меня б назвал навеки милой
Плененный мною пастушок.
О Лестер, упрекать я вправе!
Не блеск красы тебя прельстил,
А золотой венец тщеславья
Блеснул — и ты меня забыл!
Зачем же ты, едва влюбился
(Какой тебе и мне урок!),
На сельской девушке женился?
Ты в жены взять принцессу мог!
Зачем ты мною восхищался,
Любуясь смятым лепестком?
Зачем на миг любви предался
И навсегда забыл потом?
Проходят поселянки рядом
И мне, склоняясь, шлют привет…
Завидуя моим нарядам,
Они моих не знают бед.
Их счастью нет конца и края,
А я блаженства лишена,
Они смеются — я вздыхаю,
Их жребий скромен — я знатна!
Но выпал мне удел ужасный!..
Как стонет сердце от обид!
Я как цветок, что в день ненастный
Дыханьем ветер леденит.
Жестокий граф! В уединенье
И то нарушен мой покой…
От слуг твоих терплю гоненья,
Они глумятся надо мной.
Вчера под вечер зазвонили
В часовне вдруг колокола,
И взгляды слуг мне говорили:
«Графиня, смерть твоя пришла!»
Крестьяне мирно засыпают,
А я не сплю в тиши ночей…
Никто меня не утешает,
Один лишь разве соловей.
В оцепененье я застыла…
Опять звучат колокола,
Как бы пророча мне уныло:
«Графиня, смерть твоя пришла!»«
Так в замке Камнор-холл страдала
Графиня — жертва бед и зла…
Она томилась, и вздыхала,
И слезы горькие лила.
Забрезжило зари мерцанье
На замка сумрачных зубцах…
Раздались вопли и стенанья,
И в них звучал смертельный страх.
И трижды скорбный звон пролился
Над сумраком окрестных сел,
И трижды ворон проносился
Над мрачной башней Камнор-холл.
Завыли псы по всей долине,
И дуб зеленый зашуршал,
И в замке никогда отныне
Никто графини не видал.
Пиры да балы прекратились,
Их блеск в забвенье отошел
С тех пор, как духи поселились
В пустынном замке Камнор-холл,
И замок девушки минуют,
Где каждый камень мхом зацвел,
Они теперь уж не танцуют,
Как раньше, в рощах Камнор-холл.
И путник, проходя, вздыхает:
Удел графини был тяжел!
И он печальный взор бросает
На башни замка Камнор-холл!
Глава 1
Я содержу гостиницу и знаю,
Как надо мне вести дела, клянусь!
Гостей веселых в плуг впрягать я должен,
Лихих ребят за урожаем слать;
Иль стука цепа не слыхать мне!
У повествователя есть все основания начинать свой рассказ с описания гостиницы, где свободно сходятся все путешественники и где характер и настроение каждого раскрываются без всяких церемоний и стеснений. Это особенно удобно, если действие происходит в дни старой веселой Англии, когда гости были, так сказать, не только жильцами, но сотрапезниками и собутыльниками — временными сотоварищами хозяина гостиницы, который обычно отличался свободным обращением, привлекательной наружностью и добродушием. Под его покровительством вся компания объединялась, как бы разнохарактерны ни были ее участники, и редко случалось, чтобы, осушая» бочонок в шесть пинт, они не отбрасывали прочь всякую сдержанность, относясь друг к другу и к хозяину с непринужденностью старых знакомых.
Деревня Камнор, в трех или четырех милях от Оксфорда, на восемнадцатом году царствования королевы Елизаветы славилась превосходной гостиницей в старом вкусе, где хозяйничал или, скорее, властвовал, Джайлс Гозлинг, человек приятной наружности, с несколько округленным брюшком. Ему было уже за пятьдесят, в счетах своих он был скромен, в платежах исправен и был обладателем погреба с отличными винами, острого языка и хорошенькой дочки. Со времен старого Гарри Бэйли из харчевни Табард в Саутуорке никто еще не превзошел Джайлса Гозлинга в умении угождать любым гостям. И столь велика была его слава, что побывать в Камноре и не осушить кубок вина в славном «Черном медведе» — значило бы остаться совершенно равнодушным к своей репутации путешественника. Это было равносильно тому, как если бы деревенский парень побывал в Лондоне и вернулся оттуда, не повидав ее величество королеву. Жители Камнора гордились своим хозяином гостиницы, а хозяин был горд своим домом, своим вином, своей дочкой и самим собой.
Во дворе такой гостиницы, именовавшей этого честного человека своим хозяином, и спешился однажды поздно вечером некий путешественник. Он вручил конюху свою лошадь, видимо проделавшую долгий путь, и задал несколько вопросов, вызвавших нижеследующий диалог между служителями славного «Черного медведя»:
— Эй, буфетчик Джон!
— Я тут как тут, конюх Уил, — ответил человек со втулкой, появившись в широкой куртке, холщовых штанах и зеленом переднике из двери, ведущей, по-видимому, в наружный погреб.
— Вот джентльмен спрашивает, есть ли у тебя добрый эль, — продолжал конюх.
— Пропади я пропадом, если нет, — ответствовал буфетчик. — Ведь между нами и Оксфордом всего четыре мили. Ей-ей, если бы мой эль не шарахал по головам студентов, они разом шарахнули бы меня по башке оловянной кружкой.
— Это называется у вас оксфордской логикой? — спросил незнакомец, который уже бросил поводья и подходил к двери гостиницы, где его встретили весьма объемистые очертания фигуры самого Джайлса Гозлинга.