Кентавр
Шрифт:
— К мечте?
— Может быть, даже и так. — Садясь в машину, он продолжал размышлять: — Причина вполне может быть духовного порядка. Люди религиозного и поэтического склада наиболее подвержены, и их труднее всего вылечить, когда они впадают в такое состояние. — Чувствовалось, что доктору с трудом удается скрывать уверенность в своем диагнозе. — Если вы действительно хотите спасти его, постарайтесь переменить направление его мыслей. Должен признаться, я тут не в состоянии ничего предпринять.
И затем, чуть потянув за седую бородку и глянув на меня поверх очков, с сомнением в голосе добавил:
—
Он снова пристально глянул на меня. В глазах мелькнуло странное выражение. А меня тоже охватило непонятное смятение, я даже на какое-то время потерял дар речи, а когда вновь смог говорить, автомобиль доктора уже скрылся за поворотом. Ведь в той комнатушке никаких цветов не было, но, видимо, аромат полей и лесов достиг также и доктора, чем тот был порядком смущен.
«Переменить направление его мыслей!» Я зашел в дом, раздумывая, как честному и не только о себе думающему другу последовать совету доктора. Каким иным мотивом, кроме как вполне эгоистичным желанием сохранить Теренса для своего собственного удовольствия, мог я руководствоваться, пытаясь отвратить его мысли от воображаемых радостей и мира к страданиям и низким фактам повседневного существования, которые он столь презирал?
Тут дорогу мне преградила растрепанная светловолосая хозяйка, у которой мы квартировали. Миссис Хит остановила меня в коридоре, желая добиться ответа, не хотели бы мы договориться «касательно расчета». Манеры ее были вполне решительны. Оказалось, что Теренс задолжал за три месяца.
— Его спрашивать толку никакого, — вела она свое, хотя в целом и не зло. — Больше мочи нет терпеть проволочки. Он все говорит о богах да каком-то мистере Пане, который за всем присмотрит. Но я-то никогда ни его самого не вижу, ни этого его мистера Пана. А всех вещей его там, — кивнула она в сторону комнаты жильца, — если продать, так на сэнкимудскую [109] книгу гимнов не хватит!
Я успокоил ее. Невозможно было не улыбнуться в ответ на ее речи. К тому же я заметил про себя, что для некоторых книга гимнов Сэнки могла содержать мечты не менее возвышенные, чем у моего друга, и гораздо менее беспокойные. Однако эта фраза про «какого-то мистера Пана», который мог бы поручиться за жильца перед хозяйкой, послужила невольным комментарием к современной точке зрения, отчего мне захотелось скорее заплакать, чем засмеяться. О’Мэлли и миссис Хит, не ведая того, обрисовали глубокую пропасть, что пролегла между ними…
109
Имеются в виду «Евангелические гимны» представителей американской евангелической церкви Сэнки и Муди, в конце XIX в., ставшие весьма популярными в среде англоязычных протестантов.
Теренс постепенно угасал, покидая бушующий внешний мир ради внутреннего покоя. Центр его сознания переместился из переходной формы призрака в более глубокое постоянство вечной реальности. Так он объяснил мне происходящее в одну из наших последних странных бесед.
Теренс наблюдал за собственным уходом. Он часами лежал в постели, уставившись счастливыми глазами в никуда, лицо его положительно сияло. Пульс часто почти совсем пропадал, казалось, О’Мэлли уже не дышит, но сознания он не терял и в транс не погружался. Когда я находил в себе силы обратиться к нему, чтобы вернуть обратно к жизни, мой голос достигал его ушей и он отвечал. Тогда глаза тускнели, теряли счастливый свет, обращаясь ко внешнему миру, на меня.
— Тяга теперь так велика, — шептал он, — я был далеко-далеко, в средоточии жизни Земли. Зачем ты возвращаешь меня назад, к этой суете? Здесь я ничего не могу поделать, там я нужен…
Он говорил столь тихо, что приходилось нагибаться почти к самым его губам. Долго сидел я возле его кровати. Был поздний час, снаружи стоял гнетущий желтый туман, но моего друга окружал аромат деревьев и цветов. Несильный, трудно было сказать, какими именно цветами пахнет, — именно таков воздух на нагретой лесной опушке или холме. Он чувствовался в самом дыхании Теренса.
— Каждый раз возвращаться все труднее. Там я живу полной жизнью и чувствую свою силу. Я могу работать и посылать свою весть, все получается. Здесь же, — он с улыбкой оглядел свое исхудалое тело, — я все еще на краю, это приносит боль. Тяжело сознавать свое бессилие.
В глазах снова засветился знакомый огонек.
— Мне показалось, ты захочешь мне что-то рассказать, — продолжал я, стараясь сдержать слезы. — Ты никого не хотел бы увидеть?
Он медленно покачал головой и дал странный ответ:
— Они все там.
— Возможно, Шталя… если я смогу привести его сюда?
На лице промелькнуло выражение некоторого неодобрения, мягко сменившееся мечтательной нежностью, как у ребенка.
— Его там нет… пока… — прошептал он. — Но и он придет. Во сне, думаю, он уходит туда и теперь.
— Так где же ты тогда на самом деле? — осмелился я спросить. — И куда ты уходишь?
Ответ прозвучал тотчас же, без малейшего колебания.
— Внутрь себя, к своей сути, настоящей и глубинной, и еще глубже — к ней, к Земле. Где пребывают все остальные — все, все, все.
И тут он испугал меня, неожиданно сев на кровати. Глаза смотрели мимо меня, куда-то за пределы стен. Движение было настолько внезапным и энергичным, что я даже отшатнулся. Голова его была наклонена набок. Он прислушивался.
— Слушай! — шепнул он. — Они зовут меня! Слышишь?..
Радостная улыбка озарила его лицо, словно солнечный луч, и заставила меня затаить дыхание. Что-то в этих тихих словах несказанно взволновало меня. Я тоже прислушался. Лишь шум машин внизу на улице нарушал тишину, грохот тележки неподалеку и шаги редких прохожих. Никаких других звуков не доносилось в ночи. Ветра не было. Густой желтый туман заглушал все.
— Я ничего не слышу, — тихо ответил я. — А что слышишь ты?
Не ответив, он снова откинулся на подушки все с тем же лучащимся счастьем лицом. Это выражение не сошло до самого конца.
Туман так густо пополз из окна, что я встал, чтобы опустить раму. Теренс никогда не затворял окна, но я надеялся, что он не обратит сейчас на это внимания. Снаружи стали доноситься резкие звуки уличной музыки, и мне не хотелось, чтобы они тревожили моего друга. Но Теренс тут же встрепенулся.