Шрифт:
Астрономический объект: Марс_
Звезда и порядковый номер орбиты: Солнце, 4_
Среднее расстояние от звезды: 228 млн. км_
Средний радиус: 3389,5 км_
Период вращения: 24 земных часа 37 минут_
Период обращения: 668,6 солнечных суток (687 земных)_
Ускорение свободного падения (экватор): 0,378 g_
Температура на поверхности: от -153 °C до 35 °C, средняя: -63 °C_
Состав атмосферы: 95,3% углекислый газ (CO2), 2,7% азот (N2), 1,6% аргон (Ar)_
Спутники: 2_
1. Люди Марса
30 мая 2161 года, 75.00. Марс, уступ нагорья Элизий. 26°50' северной широты, 146°38' восточной долготы_
Марс простирался впереди во всей своей холодной бесстрастной
Два человека в кабине сверялись с приборами и изредка перебрасывались фразой-другой, думая каждый о своём. За рулём машины, отлично защищённой от внешних воздействий и оборудованной полной системой жизнеобеспечения, сейчас находился Зейн Геврал, механик и навигатор, в возрасте пятидесяти семи земных лет. Кентор, двадцатишестилетний исследователь, сидел на месте штурмана, сверяя маршрут по голографическому планшету. Сегодня их задачей была разведка нагорья и окрестностей каньона Элизий, слабо изученной области к северо-западу от базы Совета Гевралов.
Кентор следил за прямой линией маршрута, медленно удлинявшейся на светящемся виртуальном мониторе по мере продвижения вездехода. Орбитальный спутник принимал сигнал их радиомаяка, позволяя осуществлять трекинг местоположения с высокой точностью. Операторы Совета получали данные о расположении всех машин за пределами базы в реальном времени, и в случае внештатной ситуации помощь подоспела бы в течение примерно минут тридцати. Тем не менее, расслабляться не следовало – вне купола базы с установками, постоянно нагнетающими кислород, повреждение автономной системы воздухоснабжения могло быстро стать фатальным.
Как и Зейн, Кентор родился и вырос здесь, на Марсе. Он привык к миру, в котором воздух был первичной, жизненно важной ценностью, за наличием которой нужно было следить постоянно. Несмотря на то, что он бывал на Земле, где кислород присутствовал в изобилии и был чем-то само собой разумеющимся, тогда он за три с половиной месяца так и не смог привыкнуть к тому странному, тяжёлому миру, где можно было выйти наружу, не думая о скафандре, – к прародине человечества.
Люди впервые ступили на Марс сто тридцать земных лет назад. Тогда это было величайшим достижением, расширяющим горизонты возможного, но с точки зрения сегодняшней ситуации это была безумно опасная, плохо подготовленная одиночная вылазка, которая могла и едва не стоила героическим первопроходцам жизни. Первая постоянная марсианская колония была основана лишь спустя пятьдесят восемь лет, когда сразу три огромных корабля с улучшенными, прошедшими многолетние испытания двигателями доставили учёных, инженеров и обычных мечтателей на бесплодную проржавленную терра инкогнита. Три сотни землян, покинувших родную планету навсегда, чтобы дать начало новому человеческому миру. Годы спустя ещё семьсот космических экспертов и энтузиастов науки присоединились к ним по программе колонизации.
Именно эти люди впоследствии основали Совет Гевралов. Он был неизмеримо большим, чем просто совет учёных – это было научно-государственное образование, поочерёдно возглавляемое ведущими исследователями, каждый из которых был признанным экспертом в своей области. Лидеры Совета избирались всеобщим голосованием на десять марсианских лет и становились мозговыми центрами всей колонии, определявшими одну приоритетную Миссию согласно своей профессиональной сфере деятельности, но не забывая о нуждах поселения и сопутствующем изучении ещё непознанной планеты. Понятие власти в земном определении, связанном с обладанием привилегиями и роскошью, на Марсе утратило смысл. Все колонисты были равны как граждане-учёные, директор же скорее исполнял функции контроля и анализа исследований, распределения ресурсов и вычислительных сил. Марсиане намеренно отказались от денежной экономики – что поначалу немало раздражало земные правительства, соблюдавшие перед ООН обязательство по регулярным поставкам провизии развивающемуся городу в первые десятилетия; все исследователи имели право на получение любых необходимых ресурсов, имевшихся в колонии, исходя из реальной потребности. Научный директорат (который, по сути, был технократической формой непрямой демократии) представлялся всем без исключения поселенцам самой подходящей формой управления вдали от родной Земли, там, где только от твёрдых фактов, всеобщей взаимопомощи и уровня владения научным знанием зависело дальнейшее выживание и благополучие. Сейчас, спустя семь десятилетий существования Совета, второе имя его первого лидера – Геврал – уже воспринималось всеми почти как нарицательное, как синоним слова “исследователь”. Эту псевдо-фамилию отец Кентора просто придумал, взяв её себе в первый год после прилёта в поселение, сам ещё будучи мечтательным юным инженером-выпускником. Он считал, что новому миру должны принадлежать новые имена, имена, чистые от земных национальных принадлежностей и связей с мифологией тех или иных государств, и одно из таких новых имён получил Кентор. Эта идея понравилась многим и прижилась; впоследствии называть себя Гевралами стали и те, кто не был связан родственными узами с его отцом. Первые марсиане, дети, рождённые пришельцами с Земли, получили имена, свободные от древней земной семантики, изобретённые родителями в соответствии с этой идеей “колония как чистый лист”, и стали Гевралами – любознательными учёными, братьями по исследовательскому духу.
А любопытства – главного двигателя рода человеческого – им было не занимать.
– У нас чуть больше одной десятой до возвращения, – сказал Зейн, всматриваясь в облако ржавой пыли, поднятое колёсами вездехода и по прихоти меняющего направление слабого марсианского ветерка настигшее машину сзади. – Успеем до темноты сделать снимки и трёхмерные сканы для карты высот; образцы породы оставим на следующий заход, это сейчас не к спеху.
Кентор кивнул. “Одной десятой” у Гевралов назывался час, или десятая часть сола, иначе марсианских солнечных суток. Десятая составляла два земных часа и 28 минут. Полный же сол делился на сто отрезков примерно по 15 минут. Измерение времени в десятичной системе счисления было давним решением. Это позволяло эффективнее планировать миссии на поверхности, зависящие от точного расчёта необходимого объёма кислорода, и при критических ситуациях навскидку вычислять процент времени от целого, занимаемый любым процессом.
Внезапно мощный толчок швырнул путешественников навстречу лобовому стеклу машины, и лишь ремни безопасности позволили избежать удара с неизбежным сокрушением шлемов скафандра. Кентор инстинктивно отпрянул назад, выронив планшет и прижавшись к спинке сиденья. Он сообразил, что передняя пара колёс вездехода провалилась.
– Зейн, скорее, сдай назад! – крикнул он.
Это было излишнее предупреждение. Опытный водитель уже пытался выправить машину и удержать её от сползания в невидимый из-за клубящейся пыли провал грунта впереди. Марсоход завис на несколько мгновений в промежуточной точке между падением и равновесием, двигатель почти мгновенно вдвое увеличил обороты, повинуясь приказу Зейна – полный назад – и оба человека судорожно вцепились перчатками с пневматическими усилителями в подлокотники своих кресел. Затем провалилась вторая колёсная пара, и машину снова резко тряхнуло. Пытаясь избежать кувырка через яму и переворачивания вездехода, Зейн заглушил двигатель. Кентор быстро выкинул руку вперёд, указательным пальцем ткнул в голограмму с изображением сенсора, включающего передатчик, и позвал:
– Оператор! Машина 16! Каньон Элизий. У нас…
В этот момент корка мёрзлого грунта под вездеходом обвалилась, и машина с людьми почти горизонтально рухнула на десять метров вниз, в древнюю лавовую трубку.
2. Нежданные встречи
Едва очнувшись, Кентор вскинул руку, вызвав голографический монитор, и проверил целостность скафандра. Удивительно, но он не был повреждён. Вокруг, по всему периметру затемнённой кабины, горели красные огни аварийной системы жизнеобеспечения. Значит, основная отключилась после удара, и питание подаётся от резервной батареи. В экономичном режиме можно было ожидать помощи в течение сола, не рискуя погибнуть от переохлаждения. Если только герметичность самой кабины не была нарушена.
С трудом повернув голову и подавив резко возникший приступ тошноты, Кентор обнаружил, что Зейн полулежит в соседнем кресле с открытыми глазами. Сердце захолонуло от ожидания худшего, но в этот момент Зейн сам повернулся в его сторону и слабо улыбнулся в полутьме.
– Я вроде в порядке, – с облегчением произнёс Кентор. – А ты как?
– Отлично, – весело ответил Зейн. – Наконец-то можно как следует отдохнуть. Как думаешь, где мы?
– Скорее всего, в вулканическом тоннеле. Видимо, когда миллиард лет назад тут были извержения, поток лавы сверху затвердел, но под коркой ещё долго текла раскалённая река. Мы проломили “крышку” в тонком месте своим весом, и сейчас лежим как раз в русле этой бывшей реки.