Кентурион
Шрифт:
– Приветствую! – поднял руку префект и прилег на левое ложе, называемое нижним. Верхнее, стоявшее посередке и считавшееся почетным, префект предложил магистру Валерию Юлию. Это вызвало ревнивую бледность у легата Марка Квинтилия, зато пунцовый налив на щеках Валерия однозначно подтверждал: данного индивидуума можно смело записывать в список самых преданных друзей.
– Для начала выпьем! – провозгласил префект.
Раб-виночерпий налил всем темного абидосского вина, и гости хором заголосили:
– Ио! Ио! [13]
Префект хорошенько отпил, смакуя сладкий хмель, и засмеялся. Протянув руку к полукруглой софе «сигме», он нашарил на ней забавную игрушку – изображение мумии, туго обмотанную полосками ткани.
– «Веселитесь и пейте, – провозгласил он, – пока вы на земле и не стали такими, как она»! [14]
Гости дружно загоготали, и рабы бросились доливать в опустевшие чаши напиток уам – смесь белого и красного вина с мелко нарезанными фруктами. На закуску подавали окорока антилопы орикса, [15] жаркое из черепах, жареных гусей и журавлей, артишоки, спаржу, омаров, мурен под пряным соусом… Руку с чашей поднял Пинем сын Небкета, египтянин, пробившийся в квесторы, [16] и обратился к префекту:
13
Ио! – возглас-здравица.
14
Подобный обычай существовал у египтян. Эллины переняли его, но не оценили черного юмора – передавали друг другу не мумию, а фигурку доброго гения.
15
Антилоп и журавлей разводили в Египте.
16
Мелкий служащий, заведовал финансами.
– О главный управитель, господин мой, великий из великих, наставник людей во всех делах в настоящем и в будущем!
Когда ты плывешь по озеру справедливости при благодующем ветре, ничто не сорвет твои паруса, ничто не замедлит ход твоей барки, ничто не сломает ее мачту, ничто не повредит ее реи! Ты не пойдешь ко дну, наткнувшись на камни у берега, и поток не увлечет тебя! Да не испытаешь ты коварства реки! Да не увидишь ты лиц, искаженных ужасом! Самые свирепые рыбы сами угодят в твою сеть и самые жирные птицы сами попадут к тебе в руки! Ибо ты отец сироте, муж вдове, брат разведенной женщине, нянька младенцу, лишенному матери! Дозволь же мне прославить тебя в этой стране и вознести тебя даже выше наивысшего закона, о владыка, не знающий алчности, великий, не знакомый с низостью! На здоровье тебе! [17]
17
Основано на подлинном тексте.
Гости, разобравшие лишь половину от произнесенного, уяснили последние три слова, и заревели в рептильном восторге, вскидывая чаши:
– На здоровье! Ио! Ио!
К Квинту Марциалу подошел корникулярий, и прошептал:
– Сиятельный, к вам Сезий Турпион!
Префект сморщился.
– Что-то срочное?
– Да! Но, кажется, весть добрая – по лицу видать!
– Ладно…
Кряхтя, префект покинул ложе и выбрался в атриум, просторный двор, обнесенный двойной колоннадой из желтоватого нумидийского мрамора. Примипил-кентурион живо обернулся на шаги, и выбросил руку в приветствии.
– Сальве, сиятельный!
– Прошу, Сезий, – проворчал префект, – обрадуй меня!
Сезий Турпион ухмыльнулся и доложил:
– В Александрию прибыл контуберний [18] для особых поручений, посланный Марцием Турбоном!
– Цель? – напрягся префект.
– Уничтожение Зухоса!
Префект Египта расплылся в откровенно счастливой улыбке.
– Умеешь же ты радовать, Сезий! – воскликнул он. – Прошу за мной. За такую весть надо как следует выпить!
– Да я на службе… – вяло запротестовал кентурион.
18
Контуберний – наименьшее по численности подразделение римского легиона, состоявшее из восьми воинов, проживавших в одной палатке, деливших все расходы и невзгоды.
– На сегодня я тебя освобождаю. Идем!
– Ну, ладно. Если только по чуть-чуть…
– Ка-апельку! – заверил его префект.
– Ио! Ио! – докатилось из триклиния и гулким эхо разнеслось по залам Цезареума. – Ио-о!
Глава 2
С Ракотиды начиналась Александрия Египетская. Когда Александр Македонский, сын Филиппа, прозванный Великим, явился сюда впервые, он встретил лишь кучку бедных рыбаков, поселившихся на берегу озера Мареотис, что плещется к югу от бухты Эвност. Селение тех рыболовов звалось по-египетски, эллины выговаривали его так: Ракотис. Повелением Александра на берегах, где рыбари собирали навоз на растопку и сушили сети, заложили великолепный город. Попечением эллинских царей Птолемеев Александрия шла в рост, застраивалась и украшалась. Ко времени правления императора Адриана город сей по блеску не уступал Риму, и народу тут проживало не меньше, если не больше, чем в «Столице Мира». А Ракотис хоть и не стал центром Александрии, но остался ее маленьким ядрышком, довольствуясь статусом квартала. Проживали здесь почти что одни египтяне, и повсюду на узких улочках Ракотиды мелькали их смуглые спины. Редко-редко между египетскими схенти – набедренными повязками с поясами – попадались эллинские хитоны и химатионы, а уж о римских туниках и говорить нечего. Римлян в Ракотисе не жаловали.
Уахенеб с удовольствием переоделся и нацепил привычную схенти. Напустил сверху нарядный передник, сунул ноги в сандалии, плетенные из тростника, и отправился на задание. Галлу Кадмару пришлось нелегко – ему, привыкшему к штанам, было неловко щеголять, обмотав чресла куском тонкого египетского льна. Что за дурацкая ткань! До того тонка, что тело просвечивает даже через пять слоев… И это одежда?! Но приказ есть приказ, и Кадмар с отвращением влез в схенти.
– И где этот… Серапейон? – пробурчал он, ежась под взглядами прохожих.
– Сейчас выйдем, увидишь, – ответил Уахенеб и улыбнулся: – Что ты весь зажался? Стесняешься? Я помню, в бой ты и вовсе голым ходил!
– Так то голым… А я в женской одежке!
Фиванец тихо рассмеялся, щеря белые зубы.
– Я от тебя в шоке! Наши женщины не носят схенти. Успокойся! И расслабься. Вон, гляди!
Мимо, семенящей походкой, прошли две взрослые девушки, затянутые в каласирисы. Египтянки щебетали о своем, девичьем, и не обращали внимания на жадные взоры Кадмара, бросаемые на их бедра, туго обтянутые тканью, на маленькие, упругие груди, почти не скрытые под широкими лямками, на изящные ступни в посеребренных сандалиях.
– Понял? – коротко спросил египтянин.
– Угу… – выдавил галл, выдыхая и расправляя плечи. – Пошли!
– Пошли.
Серапейон, окаймленный четырьмя сотнями колонн, возвышался по середине обширной площади вблизи южных стен города, на искусственной возвышенности, забранной в лестницу из сотни ступеней. Склонив голову, Уахенеб поднялся наверх и прошел за колоннаду, где открывался обширный храмовый двор. В глубине двора круглилась колонна Помпея высотой в пятьдесят пять локтей. [19] Два обелиска с золотыми нашлепками на макушках почтительно соседствовали с помпеевским столпом. Но взгляды верующих обращались не к этим вертикалям, а к статуе божества, выполненной из золота и слоновой кости.
19
Локоть – мера длины, 52 см.
Серапис [20] был изваян в виде зрелого мужа с корзиной зерна на голове, закутанный в плащ, стоявший на спине каменного крокодила. Несмотря на бороду, лицо божества казалось женоподобным, да и длинные волосы его были уложены на женский манер. В левой руке Серапис держал линейку для отмера разливов Нила, правой усмирял чудовищную тварь о трех головах. Средняя голова чудища, голова львицы Сох-мет, олицетворяла настоящее, а две другие, собаки и волка Апуату, – будущее и прошлое. Обвивали Химеру кольца змеи.
20
Серапис (по-египетски Асар-Хапи) – бог плодородия, здоровья, моря и подземного царства. По легенде, Вакх привел Сераписа из Индии в образе бога Сри-Па (такое имя дали эллины индусскому богу смерти Яме). В реале культ Сераписа учредил Птолемей Первый, назвавший бога путем сложения имен священного быка Аписа и покровителя мертвых Осириса. Так у египтян и эллинов появилась общая вера, и стало одним поводом меньше для религиозных распрей.