Керченские истории. Сборник
Шрифт:
От автора
Связь поколений. Всего два слова и так много смысла. В чем эта связь выражается? Да все просто – в обычаях, традициях своего народа, а также в его памяти. В памяти тех событий, из которых была соткана жизнь поколения. Ведь стоит нам забыть своих предков, свою историю, мы превращаемся в безликую массу, которой уже можно навязать другую память и другую историю, преподнося ее как истинную и настоящую. Народ без памяти не имеет будущего, такими людьми можно легко манипулировать и навязывать им чужие ценности и чужие идеалы. Почему мы это позволяем? А не потому ли, что сами не интересуемся и знаем историю родного края, историю своей семьи, рода, да что там говорить, зачастую не знаем даже имен своих прабабушек и прадедушек… В своей небольшой книге, сотканной из обрывков воспоминаний моего отца – Заболотного Павла Владимировича, которыми он делился со мной на протяжении всей своей жизни, я попытался на примере одной семьи, одного рода, на долю которого пришлись тяжелые годы Великой Отечественной войны, заполнить эту брешь, соединить время связью поколений. Как мне удалось это сделать – судить читателю. Да простит меня читатель, за несоответствия имен героев повествования (или
Книга первая
Плач морской чайки
Отцу моему посвящается…
глава первая
Меж холмистых степей Восточного Крыма, невдалеке от города Керчи, на территории Маяк-Салынского (ныне Ленинского) района, ютится небольшой поселок. Его дома разбросаны, казалось бы, хаотично в низине, среди возвышенностей, но все же, в этом есть определенный порядок. Издавна люди выбирали для жизни места под горой, на косогоре или небольшой площадке, оставляя обширные ровные пространства для возделывания пашни, выпаса скота. Так случилось и в нашем случае – как говорят старики – селенье наше – Булганак (ныне- Бондаренково), а именно о нем сейчас идет речь, возникло, когда три одиноких хутора решили объединиться и начать жить совместно, образовав при этом это поселение. До этого хутора эти располагались также недалеко друг от друга, и их можно было обозреть с ближайших возвышенностей. Так, один из них, стоял у подножия Вала (с юго-восточной стороны) – длинного высокого холма, тянувшегося вдоль побережья Азовского моря, другой в районе Цвеликова бугра, а третий – на нынешнем месте села. Объединившись, люди основали поселение и стали помогать друг другу по-соседски: возделывать пашню, пасти скотину и ловить рыбу. А рыбы в нашем море по тем временам водилось намного больше, да и была она покрупнее. Такую рыбу как бычки (или по-керченски «бички» ) за рыбу и не воспринимали, а некоторые особо зажравшиеся коты, к слову сказать, даже есть ее не желали. Ловили, в основном, рыбу красную – белугу, осетра, севрюгу, а также кефаль и судака, зимой – керченскую селедку, когда она сбивалась в косяки и подходила ближе к берегу. Часть улова рыбаки продавали в городе, на базаре, а часть пускали в пищу в любом виде. Из такой рыбы получалась необыкновенной вкусноты уха, которую, зачастую варили рыбаки прямо на берегу, ну а, вернувшись домой семья собиралась за столом и могла поесть соус из свежеприготовленной рыбы – это кушанье вошло в жизнь керчан очень прочно и до сих пор, представляя, по сути своей, очень густой суп, где основными ингредиентами были: картошка, лук, морковь и рыба ( позже, в наши дни за неимением красной рыбы хозяйки, знающие этот рецепт, заменяли ее, по возможности, мясом). Также керчане, при изобилии, могли поесть рыбу жареную, а спустя некоторое время, после засолки и вяления на свежем воздухе – и особого, отменного качества балык из краснюка, как его тогда называли. Балык этот, отливающий своим янтарным цветом на солнце, делали люди и до последних времен, до тех пор, пока рыбы красной в море не стало, да и представителей других пород стало значительно меньше.
В те же времена, благодаря водившейся в изобилии рыбе, местные жители, даже в самые лютые неурожаи, продразверстку и прочие напасти, случавшиеся в завидной периодичностью в наших краях, никогда не умирали с голоду, что было не редкость по тому времени в остальной России: на Украине, в Поволжье и других местах нашей необъятной страны, как бы и когда она не называлась.
Из этих мест и бежали люди всеми правдами и неправдами в Крым, к морю, спасаясь от голода, ведь на то время море могло прокормить всех. Бегут люди в Крым и в наши дни, спасаясь от безденежья, пытаясь найти лучшую судьбу, но уже не то море, и не те люди их ждут, да и не ждут вовсе, как и не ждали тогда. В окрестных селах, да и в самом городе на тот момент жили люди разных национальностей. В основном народ местный был смесью русско-кубанской культуры, с примесью татар, крымчаков и караимов, также в этом этносе выделялись итальянцы и греки, которые проживали, как правило, в городе, особняком, сохраняя свои обычаи и культуру. И, конечно же, были евреи (куда без них в теплом приморском городе) – они составляли касту, как правило, привилегированных сословий – портных, торговцев и прочих дельцов. Итальянцы славились возделыванием сложных для выращивания в нашем климате культур – помидоров, и не жалели своего труда, обрабатывая большие поля, на которых созревали овощи. Влаги в земле и на тот период было немного, поэтому еще с тех времен от старых итальянцев мне запомнилась фраза: «одна сапка – полдождя, две сапки – один дождь», что означало, если обработать сапкой (цапкой) два раза участок с помидорами, это все равно, что прошел один дождь.
Со времени основания села, оно выросло, с приходом большевиков в наш край, в нем основали колхоз «Красный пахарь», который объединял земли близлежащих сел – Булганака и Катерлеза, и жизнь в колхозе потекла своим неторопливым ходом, чередой своих неторопливых событий. Колхозники занимались тем, что возделывали пашню, основанная рыбацкая артель занималась выловом рыбы, которая поставлялась в город через заготконторы для дальнейшей реализации. Народ на селе в ту пору был трудолюбивый, как говорили, «завзятый» и не гнушался тяжелого физического труда, добывая свой хлеб насущный. Часть мужского населения трудилась в «скале», так называли катакомбы, расположенные прямо за околицей Булганака, где вручную, под землей, люди вырезали камень или по нашему «штуки», из которых и строили дома, в своем селе, а также в окрестных городах и селах. Люди позажиточней, крыли свои дома черепицей – «татаркой», в виде полукруглых желобов небольшой длины, скрепленных меж собою особым глиняным раствором. Конечно у тех, кто был победнее, крыши не славились таким богатым убранством и были покрыты чем угодно: от кусков железа до простой соломы. Народ в своей массе был местный, парни женились на девках, из своего села, либо сел окрестных, городские девушки, в основном, обходили стороной деревенских парней, но им и так хватало внимания. С некоторым недоверием относились местные к приезжим, называя их «переселенцами» и слово это до сих пор можно встретить на устах жителей села, и в названиях улиц, хотя многие уже и не знают и не понимают его значения.
Относясь к переселенцам с недоверием, местные зачастую смеялись в глаза их говору и произношению, и дивились некоторым неизвестным доселе именам и названиям. Кстати о языке. В селе все говорили на простом и понятном для всех языке, однако выходя в город – скупиться в лавку, либо на базар, а вдруг и сфотографироваться на карточку (бывало и такое) старались говорить на другом языке – «по-городскому», прежде всего, чтобы не выглядеть простачками, «деревенщиной». Много лет спустя, я сам, оказавшись в городе, узнал, что эти два языка или наречия, которые мы считали городским и деревенским, на самом деле являются языком русским – для городских жителей, и украинским – для селян.
Ну, а теперь стоит сказать и о главном герое сего повествования, то есть обо мне. Вот этот белобрысый мальчуган, с коротким, выгоревшим от солнца волосом, стоящий в пыли, в «постолах» (вид сельской обуви) на сельской дороге в коротеньких штанишках и есть я. Зовут меня Павка, и я уже взрослый, ибо у меня есть младший брат – вечно что-то жующий пузатый коротыш, за которым я должен следить и годить ему, иначе мне будет горе. Излишне говорить, что когда появился Иван (так зовут моего братца), детство для меня закончилось, и я стал «здоровилой», к слову сказать, на то время шел мене уже пятый годок. Конечно, я его невзлюбил, однако свои обязанности нес исправно, в том числе и от того, что опасался батьковых тумаков. Батько мой, Владимир, был человек суровый, каких и вынашивала тогда наша земля, он работал «в скале», чем кормил семью, продолжая свой род Заболотных. От него я знал, что дед его, Тарас, в далекие царские времена пришел пешком из Украины и основал здесь род свой, взяв в жены девушку и родив двух сыновей – Харитона (моего деда) и Трофима, который рано умер, отчего продолжения своего рода не имел. Кем была моя прабабка – я не знаю, и имени ее уже никто не вспомнит.
Мама моя, Мария, была женщиной дородной, с красивым открытым лицом, и, не смотря на суровый быт окружающий ее, была женщиной задорной, и я бы даже сказал искрометной, чем, несомненно, нравилась моему отцу, хотя, все равно ей от него и попадало, ведь время и нравы были такие. Тогда считалось, что если муж свою жену не бьет, то и не любит он ее вовсе, будто она ему безразлична. Мама рассказывала мне, что дед ее был по национальности пОляк, однако далее подробности мне неизвестны.
Конечно, у меня были дед и баба, по отцовской линии, к которым я любил бегать в гости, так как жили они неподалеку. Деда звали Харитон, как я уже говорил, однако многие его звали дед Пультэка, почему именно возникло такое прозвище, по какой причине и что явилось основанием, мы уже никогда не узнаем. Вообще деревенские жители были еще те мастаки давать прозвища – достаточно было не так произнесенного слова или фразы и к человеку мгновенно она приклеивалась, и он становился обладателем прозвища.
Одним прозвища давали по происхождению, другим по наитию. Достаточно было одному парню обмолвиться и на шпака (так у нас называли скворцов), сказать «пштак», так он тут же стал Пштаком, а позже и дети его – пштаками, или детьми Пштака или пштакинчатами. Одна женщина, имени ее я уже не помню, приехала, сбегая от голода из Поволжья, и поселившись в Булаганке, женила своего сына, Ивана на местной девке. Уж как звали эту несчастную девушку никто и не помнил, а все потому, что свекровь назвала ее при людях, как привыкла у себя на родине – снохой (что до сего случая никто в селе не слыхивал), так и осталась бедная девушка Снохой, а дети ее – Сночынчатами. Особо запомнилась мне баба Мещиха, которая жила неподалеку, она разговаривали с сильным поволжским акцентом, делая ударение на «о», и врезалась мне в детскую память ее фраза:
– Пойду домой, в избе у меня Вовка гОлодный и Мешка гОлодный.
Фраза, в общем-то, совсем не смешная, но нам не смотря на то, что и мы были не лучше этих голодных Мешки и Вовки и также, не доедали, она, благодаря чисто манере ее произношения с определенным акцентом, казалась очень смешной.
Так вот, дом свой мой дед построил сам, из камня ракушечника, «семерика», так называемого, который сам и добыл, и камень этот был настолько крепок, что забить в стену гвоздь, оказывалось непосильной задачей. Люди, работавшие в скале, знали, что камень, добываемый с самых верхних слоев ракушечника, был более крепким, чем тот, который добывали с глубины, поэтому и ценился он выше. Наиболее крепким был камень, выходящий на поверхность, так называемый «дикарь», но его не брала уже никакая пилка.
Жили дед с бабой под Валком, так назывался продолговатый холм, закрывавший село от пронизывающих северных и северо-восточных ветров и тянувшийся, практически, от самого побережья Азовского моря до Вонючей балки, которая делила, собственно, село пополам. Та половина, на которой жили мы, называлась «Чортоскубы», а противоположная – «Та Сторона». За Валком, простиралась степь, упираясь в подножье Вала, господствующего над всей округой, образовывая своим правым краем балку, выходящую к самому морю. Балка эта в месте выхода к морю, как говорят, имела название – Куликовская балка, по-видимому, в честь моих предков по материнской линии, которые издревле там ловили рыбу. Море в этом месте, имело небольшую глубину, и, соприкасаясь с берегом, образовывало песчаный пляж, обрамленный со стороны степи, невысоким обрывом. В этой степи чуть поодаль виднелись грязевые вулканы, куда мы любили бегать пацанами, наблюдая как из-под земной толщи вырываются клубы вонючего газа, образовывая огромные бульбы. Недалеко от грязевых вулканов жили люди – одна семья основала свой хутор, что было удобно – не приходилось гнать далеко свою скотину, она паслась тут же неподалеку. Конечно, весной и в начале лета, скотине было хорошо – кормов хватало вдоволь, степь расцветала буйством красок, пела многоголосьем пения жаворонков, колосилась стеблями ковыля, наполняя воздух благоуханием чабреца и полыни. С приходом зноя, степь выгорала на солнце, и представляла собой пустыню с пожухлой травой, с небольшими, разбросанными кое-где, островками зеленой растительности, приспособившейся к невыносимому зною.