Кэрри в дни войны
Шрифт:
Альберт улыбнулся, но так грустно, что она еще больше расстроилась. Даже если они снова станут друзьями, все равно в глубине его души она останется виноватой. А может, и Хепзеба винит ее…
Альберт остался с мистером Джонни, а она пошла на кухню. Хепзеба штопала носки. Она подняла глаза и улыбнулась.
Кэрри подошла к ней.
— Хепзеба… — начала она.
Она не знала, что сказать, но слова оказались ненужными. Хепзеба посмотрела ей в глаза, и Кэрри почувствовала, что тот твердый, болезненный комок, что подступил к самому горлу, исчезает. Ей сразу стало легко, она заплакала, и Хепзеба, отложив носок в сторону, посадила ее на колени, как раньше сажала Ника.
— Тихо, тихо, мой ягненочек, — сказала она, покачав ее, а когда Кэрри успокоилась, добавила: — Пирог, наверное, уже почти готов. Я сейчас выну его из духовки, мы все сядем вокруг стола, и я расскажу вам какую-нибудь историю.
И когда пришли Альберт и мистер Джонни, Хепзеба разрезала пирог и рассказала им про большую ярмарку, которая на день святого Михаила ежегодно бывает в той деревне, где она жила еще девочкой, про расписные повозки цыган, про пожирателя огня, про кабинки, где за шесть пенсов могут выдрать зуб, а чтобы пациент не кричал, ему вставляют в рот медную руку, про двухголового теленка и бородатую женщину и, наконец, про прекрасную карамельщицу.
— Это была красивая, рослая женщина с черными, как ночь, волосами, — говорила Хепзеба. — Такой карамели никто не умел делать. Мы исходили слюной, только глядя, как она ее готовит. Она брала большой кусок патоки, вешала его на гвоздь, а потом, поплевав на руки, вытягивала в длинную нить, гладкую, как стекло…
Мистер Джонни сидел притихший, как всегда, когда она о чем-нибудь рассказывала, следил за ее губами и что-то беззвучно шептал, словно пытаясь ей подражать. Альберт обхватил колени руками и смотрел куда-то вдаль. Нос у него был немного похож на птичий клюв, и в профиль, особенно когда он хмурился или задумывался, он становился похож на молодого ястреба. Кэрри знала, что хотя от голоса Хепзебы он немного успокоился, как и она сама, тем не менее он рассказа не слушает. Прислонившись к коленям Хепзебы, Кэрри следила за Альбертом и старалась угадать, что он замышляет.
12
Мистер Эванс и тетя Лу ходили на похороны миссис Готобед. Когда они вернулись, у тети Лу были заплаканные глаза, а мистер Эванс, как ни странно, выглядел почти веселым.
— Что ж, с этим, по крайней мере, покончено, — объявил он и поднялся наверх снять свой парадный костюм.
Пока их не было, Кэрри стояла за прилавком. Она впервые осталась в лавке одна и довольно неплохо справилась с работой, за исключением того, что недодала миссис Причард, жене управляющего шахтой, шесть пенсов. Мистер Эванс тотчас послал ее вернуть монету. Какой бы плохой он ни был, на бегу думала Кэрри, по крайней мере, он честный. Предположение Альберта о том, что он украл завещание миссис Готобед, относилось к числу тех, которые Хепзеба называла «выдумками нашего Умника-Разумника».
Тем не менее мысль об этом не покидала Кэрри. Начались детские каникулы, она проводила много времени в лавке, помогая мистеру Эвансу, наблюдая за ним и размышляя. Он бывал очень грубым, часто впадал в неистовство, но, чтобы сделать то, в чем обвинял его Альберт, он должен был быть человеком нечестным, а такого Кэрри в нем не замечала. Порой он бывал даже щедрым, предоставляя старикам кредит, если к концу недели у них не хватало денег, а один раз послал целый ящик продуктов бесплатно бедной женщине, муж которой умер от воспаления легких.
— Господь велит нам заботиться о вдовах и сиротах, — сказал он.
Хепзеба и мистер Джонни, разумеется, не принадлежали к числу вдов и сирот, думала Кэрри, но мистера Эванса, наверное, можно было бы убедить, что господь велит помогать и таким. Будь она на его месте, она обязательно бы им помогла, но теперь она знала, что от подобных мыслей очень мало толку. Она ведь считала, что он будет рад, когда она передаст ему слова миссис Готобед, — она, во всяком случае, была бы рада, — и ошиблась. Он только рассердился и решил, что лишний раз убедился, как был прав, утверждая, что его сестра находится целиком под влиянием Хепзебы. Что Хепзеба околдовала миссис Готобед…
Неужели мистер Эванс на самом деле считал Хепзебу колдуньей? Люди, которые ходят в церковь, не верят в колдовство, а мистер Эванс был очень набожным человеком. «Интересно, а я верю?» — подумала Кэрри и так и не смогла ответить на этот вопрос. Уж очень ловко Хепзеба со всем управлялась: она превосходно пекла пироги, рассказывала занимательные истории и разводила птицу. Будь она колдуньей, она бы тоже делала это ловко, ей помогало бы умение колдовать. Но в таком случае она сумела бы внушить миссис Готобед мысль составить завещание — и они с мистером Джонни могли бы жить в Долине друидов до конца своих дней…
Однако Альберт не сомневался, что миссис Готобед составила завещание.
От всех этих мыслей голова у Кэрри шла кругом, в ней царил полный сумбур. И она уставала, потому что ночами лежала без сна, все думая и размышляя, а утром сходила вниз такая бледная, что тетя Лу решила пойти в аптеку купить ей какие-нибудь витамины.
— Зря только тратить деньги! — заметил мистер Эванс. — Беда в том, что она сидит дома. Пусть гуляет, дышит свежим воздухом, и все пройдет! И желудок будет лучше работать…
Какой он грубый и злой, думала Кэрри. Ведь она сидит дома только для того, чтобы помогать ему за прилавком! Такая несправедливость снова дала ей пищу для размышлений. Мистер Эванс был несправедливым человеком. И вообще в жизни мало справедливости. Бедные Хепзеба и мистер Джонни! Бедные они с Ником, вынуждены жить бок о бок с таким грубым, несправедливым человеком, пока не кончится война. А то и еще дольше, всегда…
И вот оказалось, что им не суждено жить с ним даже до конца года. Пришло письмо от мамы, в котором она писала, что больше не работает на «скорой помощи»; заболела ее собственная мама, поэтому она сняла дом под Глазго, чтобы ухаживать за ней и в то же время жить возле порта, куда заходит корабль их отца. Дом небольшой, но в нем есть мансарда, где Ник и Кэрри смогут спать, а неподалеку неплохая школа. Она прислала тете Лу деньги на билеты для них, и через две недели им предстояло отправиться в путь. «Осталось недолго, мои родные, — писала мама. — Я так рада».
Кэрри не могла сказать, рада она сама или нет. Все случилось так внезапно, что у нее даже голова закружилась, как бывает, когда смотришь вниз с обрыва или катаешься на «чертовом колесе».
— Не хочу я в этот противный Глазго, — ворчал Ник. — Не хочу ходить в другую школу. Не хочу уезжать от тети Лу.
К этому времени он и тетя Лу стали закадычными друзьями. Несколько раз, когда Кэрри входила в кухню, она заставала их вместе: они над чем-то хихикали.
— Это секрет, — заявил Ник, когда она спросила у него, в чем дело. — Ты дружишь с мистером Эвансом. Помогаешь ему. А я дружу с тетей Лу.