Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II
Шрифт:
Конечно, и эти две экспедиции дали кое-что нужное: зажигалку, например, или бинты, или карту этого города – правда, с надписями на непонятном языке – и, конечно, там можно было найти что-то ценное, а может быть, и бесценное даже… но она просто не могла больше выносить эти жуткие звуки, что сразу же окружали её на улицах…
Аски не становилось ни лучше, ни хуже. Большую часть времени она пребывала в забытьи, но при этом дышала ровно и глубоко. Приходя в себя, стыдливо отползала к кустам. От обычной еды, предлагаемой
Впрочем, раны её затягивались хорошо.
На четвёртую или пятую ночь кто-то попытался вломиться в хижину, Отрада выстрелила через дверь – отдачей ей опять разбило лоб, не так сильно, как прошлый раз, было скорее обидно, чем больно, кровь унялась легко, – и утром она увидела следы, уходящие к водопаду. Вот уж где кровь текла по-настоящему…
Наверное, это было безумием – но она пошла по следам.
В обойме оставалось ещё семь патронов.
Частые капли, потом пятна. Потом пятна превратились в неровную рваную полосу. Трава была примята, дёрн взрыт и распахан местами. Сначала оно бежало, потом шло, потом ползло…
У самого края обрыва, за большим обнажившимся камнем, сплошь залитым кровью, блестящей и чёрной, лежал ночной гость. Что-то среднее между медведем и гориллой, свалявшаяся бурая шерсть, чёрные кожаные ладони… Но лицо его – было лицом человека.
Иссиня-белое, искажённое смертной мукой – оно оставалось прекрасным. Отрада сглотнула. Она знала этого человека… о Боже, как она его знала!..
– Нет…
Почерневшие веки дрогнули и приподнялись. Глаза смотрели в небо, потом медленно переместились, взгляд лёг на Отраду.
– Прости… – прошептал он. – Ночью я… зверь…
– Агат… – почти закричала она. – Агат, милый, что с тобой сделали?!
– Спасибо… Это был хороший выстрел… – он даже улыбнулся. Губы были в крови.
– Это Он – так – тебя?!! Это Он?!!
– Не… печалься… Я тебя… очень… очень…
Руки Агата судорожно дёрнулись, а глаза сразу стали мёртвыми. Воздух ещё выходил из груди, выдувая пузырьки на губах, но это был уже мёртвый воздух и мёртвый звук: "лю-юблю-у…" Отрада наклонилась и поцеловала застывшие губы. Потом – закрыла мертвецу глаза. Посидела над ним, о чём-то думая, а может быть – просто слушая себя.
Распрямилась.
Глаза сузились.
У неё оставалось ещё семь патронов.
Мелиора. Столия
Ах, какая была паника и какой был страх! Великий Страх! Авенезер впитывал его всем своим существом, стоя в центре пустоты посреди бушующего людского моря. Те, кто оказались близко к нему, изнемогали от восторга, те, кому этого не досталось, – были пожираемы зверьми. Их боль и страх были то же самое, что и восторг падения ниц всех, стоящих рядом. Падения ниц, самоиспепеления, полного и навсегда отказа от себя…
Он ничего не сказал и не показал даже, но его желание предвосхитили: десяток мужчин, плотно сбившись, подняли
Потом он широко раскинул руки и привёл зверей к повиновению. Он ощутил их сильный и тупой ответ, недоумение – и тоже восторг. Восторг обретения хозяина. Они ведь были сиротами, эти могучие железные звери…
Всё вокруг принадлежало ему. Это продлится ещё некоторое время…
Потом он заговорил. Можно было обойтись без слов, но не хотелось. Ему нравилось говорить. Он любовался своим голосом. Он говорил так, что голос для слушающих его – рушился с неба. Рушился вместе с небом.
А сами слова почти не имели значения.
Он сказал, что пришли последние времена. Но не смерть будет впереди, а новая жизнь без зла, зависти и мерзостей. Жизнь в новом и чистом мире. Ворота в него уже отворяются, но не всяк желающий сумеет туда попасть, а лишь тот, кто здесь и сейчас сумеет очиститься в огне и крови, сумеет забыть законы, навязанные бездарным сочинителем ролей в этом вертепе абсурда, который всё ещё называется миром… Увы, существуют и те, кто противится нам силой мышц и силой площадного волшебства. Вот и здесь стоит мать человека, возлюбившего смерть – и намеренного всех обречь смерти…
Он простёр руку, и вокруг женщины образовалось пустое пространство (именно в этот момент где-то страшно далеко отсюда у седого коротко стриженного человека с жёстким лицом болезненно сжалось сердце; он как раз спускался в глубокий колодец по железной лестнице, остановился, замер… прижал руку к груди… сделал несколько глубоких вдохов и выдохов…). В глазах женщины всё ещё плескался общий восторг, но лёгким манием он лишил её восторга, вернув ясность ума. Ему очень нужен был её страх. Её чистый незамутнённый страх.
Потом он призвал зверей. Звери стали быстро прокладывать себе путь в толпе, раня сбившихся плотно людей лапами и шипами на плечах.
Если бы Авенезер посмотрел на всё это сверху, он увидел бы, что звери своим ходом сквозь толпу рисуют на земле знак Агапита Повелителя. Но он был так уверен в своих силах…
Мелиора. Столия
В это же время в храме Бога Создателя старый жрец полз к лестнице, ведущей на крышу. У него были сломаны ноги – тяжёлый зверь мимоходом наступил и размозжил ему, упавшему на бегу, обе голени – но он всё равно полз. Если не возжечь Время, мир остановится и погибнет.
Единственное, чего он боялся, – это умереть на пути к чаре. Он даже боялся остановиться, чтобы перевести дыхание – трогаться вновь было невыносимо трудно. И ещё он знал, что всё равно не доползёт.
И вдруг боль исчезла. Словно невидимая милосердная рука легла на его ноги, потом на сердце – и ушла, как бы извиняясь, что больше не может дать ничего. Но боли – не стало!
Жрец дополз до лестницы, полежал немного, глядя назад – а потом перевернулся на спину, сел – и так сидя начал подниматься со ступеньки на ступеньку, со ступеньки на ступеньку…