Кэш
Шрифт:
Желание быстро сменилось неподдельным страхом, когда я почувствовала, как головка его члена прижалась ко мне, чувствуя его слишком большим. Но прежде чем я успела сделать вдох, чтобы обдумать это, он был внутри меня, не медленно и нежно, не дюйм за дюймом, один толчок, и он был похоронен по самую рукоять. Я вскрикнула от боли, которую не смогла бы описать, пронзившую меня при столкновении наших тел.
Единственным облегчением, которое я испытала, был тот факт, что менее чем через минуту или два грубых толчка (и сопутствующей боли) он издал стон и кончил в меня.
Он дышал мне в шею, пока я пыталась
Все, о чем я могла думать — это было совсем не то, о чем я читала и мечтала. Если это и есть секс, то я не могу себе представить, почему кто-то хочет им заниматься. Не говоря уже о том, чтобы писать об этом книги.
Он приподнялся и посмотрел на меня сверху вниз, одарив белозубой улыбкой, и я почувствовала тупую боль, когда посмотрела на него — моего мужа, мальчика, которого я знала с шести лет, человека, которому доверила свое будущее.
— Теперь ты моя, — сказал он, и я почувствовала трепет в животе. Это было похоже на то, что один из моих вымышленных героев сказал бы своей женщине — всегда альфа и собственник. В этот момент я почувствовала, что моя улыбка стала такой же широкой, как у него, и все в мире стало лучше.
Я понятия не имела, что значит принадлежать Дамиану Крейну. Если бы я знала, то подождала бы, пока он погрузится в убаюкивающий секс сон, скользнула обратно в свою одежду и побежала как можно дальше и быстрее.
Поначалу все было в порядке. Временами он требовал даже больше, чем мой отец. Но я была женой, а не дочерью. Мои обязанности были усилены. Я готовила, я убирала, я стирала, я оплачивала счета. Потом ночью я ложилась на спину или становилась на четвереньки, и он трахал меня. Это было именно — трахал. У нас не было секса. Мы чертовски точно никогда не занимались любовью.
И даже говорить: «Мы» было неуместно. Мы ничего не делали. Он трахал. Я лежала там. Я приняла это. После первых двух или трех раз это прекратило причинять боль. Отсутствие боли, однако, не помогало тому факту, что это ничего не доставляло меня. Ничего. Я была молодой женщиной, которая не знала, что такое оргазм.
Это продолжалось недолго, прежде чем начались оскорбления. Сначала я подумала, что это была версия грязных словечек Дамиана. Сука. Потаскуха. Дрянь. Шлюха. Я должна была знать, что это не так, потому что каждый раз, когда он говорил это, я вздрагивала, потому что слышала скрытую злобу. Я слышала это, но отказывалась признать.
Кроме того, заниматься сексом, который ничего не доставляет тебе, когда тебя обзывают, ну, это было не так уж плохо. Что было плохо, так это когда он был слишком ленив, чтобы трахнуть меня. Именно тогда я поняла, что любовь и страсть, с которыми женщины относятся к своим героям в моих книгах, так же далеки от моей реальности, как и сам секс. Потому что, когда Дамиан хотел мой рот, он хотел его жестко и глубоко. Он хотел этого так, чтобы я давилась им, чтобы его член был у меня в горле, чтобы тушь стекала по лицу, чтобы его сперма вытекала из моего носа. Он хотел, чтобы это было жестоко. Именно так я чувствовала себя потом, в ванной, когда беззвучно плакала, вытирая лицо, чистя зубы, пытаясь проглотить острый, как бритва, комок в истерзанном горле.
Но он был моим мужем.
Это была моя работа.
Я даже никогда не думала о том, чтобы отказать
Затем, словно услышав ответ на какую-то мою молитву, его вызывали. Я чувствовала себя настолько «виноватой», даже думала, что... что я была бы рада, если бы его отправили делать бог знает, что, может быть, пусть даже он никогда не вернется. Да, именно это я и чувствовала — счастье.
Он уезжал, и пока я была «содержанкой», его «маленькой босоногой женой», у меня было больше свободы. Я встречалась с девушками, с которыми ходила в школу, но потеряла с ними связь. Я брала пару бесплатных уроков в вечерней школе. Если я не хотела мыть посуду каждый вечер, то я этого не делала, если я не хотела краситься так, как ему нравилось (тушь для ресниц, красные губы). Я не красилась. Это были мелочи, но в двадцать лет, отродясь не знавшая даже вкуса свободы, я упивалась каждой крохотной победой.
А потом он снова возвращался домой.
Я пыталась (и не смогла) радоваться этому, возвращению мужа. Конечно, он был груб со мной в постели и предъявлял мне много требований... но он все еще был тем мальчиком, с которым я пекла пирожки из грязи, которого я впервые поцеловала, когда мне было пятнадцать, который сказал мне, что я самая красивая девушка в городе. И иногда он все еще мог быть таким милым. Я ловила его на том, что он наблюдает за мной, когда я делаю какую-нибудь ерунду вроде глажки, я спрашивала его, о чем он думает, и он отвечал что-то вроде этого... «ты лучшее, что когда-либо случалось со мной» или «я все еще не могу поверить, что ты моя».
Это были слова, от которых у меня в животе все трепетало. Это были вещи, которые делали постоянную работу терпимой.
Он вошел в квартиру, хлопнув дверью, заставив меня вскрикнуть и обернуться, уронив стакан, который я вытирала. Я должна была забрать его из аэропорта. Я должна была превратиться в красавицу и пойти поприветствовать его, как хорошая жена, позволить ему прижать меня слишком крепко, поцеловать слишком интимно для публичного места. Именно это и должно было произойти. Но не раньше, чем через два часа.
— Что ты, черт возьми, натворила, Уиллоу? — прорычал он, бросая сумку и топая туда, где я стояла, замерзшая, босиком на кухне, окруженная осколками стекла.
— Я... Я тебя не ждала. Ты меня напугал, — сказала я, глубоко вздохнув.
— Ты, блядь, хочешь сказать, что это я виноват, что ты разбила стакан? Кто платит за это дерьмо, Уиллоу? А? Кто?
Раньше он никогда на меня не кричал. Был немного грубоват, немного излишне напорист в своем тоне? Конечно. Но он никогда не кричал открыто. Я почувствовала, как мое тело дернулось от этого звука, страх развернулся, как змея в животе, пасть разжалась, готовая проглотить меня изнутри.
— Мне очень жаль, Дамиан. Я не хотела этого делать...
— Нет. Ты не сожалеешь. Ещё нет. Но ты будешь.
Я даже не заметила, когда он наклонился и начал расстегивать ремень, что должно было меня напугать. В моем мире это не представляло угрозы. Во всяком случае, я думала, что он собирается заставить меня отсосать ему или трахнуть его, или что-то в этом роде.
И кто может винить его за то, что он захотел этого, как только вернулся домой после стольких дней без этого?
— Брось все остальное в раковину, сука.