Кеша и хитрый бог
Шрифт:
Казнищев сразу заметил шикарную заплату на портах Лехи. Глаза его просияли такой радостью, что Кеша опустил голову и покраснел. Казнищев сел рядом, положил Кеше руку на плечо:
— Ты, Кешка, чего скраснелся? Ты, брат, того, не надо… Ты думаешь, ты просто Лешкины порты зашил? Нет, Кешка, ты в самую суть смотри…
Казнищев говорил убежденно, но как-то совсем не ясно для Кеши. Ну, зашил порты, и ладно. Какие могут быть еще разговоры!
Казнищев и сам понимал, что изъяснялся туманно и отвлеченно. Он положил пакетик с солью на завалинку, ковырнул в воздухе рукой.
— Ты, Кешка, погоди, я тебе сейчас все по порядку обскажу. Ты не торопись…
Казнищев,
— Главное, Кешка, чтобы в душе у тебя сердечность была. Тогда и беда — за полбеды, и горе — за полгоря. Одним словом, с таким человеком куда хошь — и в море Байкал, и на зверя, и на войну… Сейчас я тебе, Кешка, про Архипа Ивановича, то есть про Тонькиного отца, обскажу…
Казнищев полез в карман за кисетом, не поворачивая головы, посмотрел краем глаза на Кешу:
— Ты, Кешка, не верь, что про него болтают. Это я тебе точно говорю…
Казнищев закурил и, собравшись с мыслями, снова повел рассказ.
— Служили мы, значит, с Архипом Ивановичем в партизанах… Годов Архипке нашему совсем немного было, но — голова! Тут уж ничего не скажешь! Архип Иванович состоял у нас за командира, а я при нем рядовым бойцом. Снаряжение у нас в ту пору, прямо сказать, плевое было — у кого пулемет, у кого ружьишко, а у кого просто так — вилы-тройчатки. Про одежку и говорить нечего. Кто как пришел, так и сражался. Но кой-кому, конечно, помогали: одному ботинки подкинут, другому — шинелишку, третьему — шапку с красным лоскутом посередине. Носи на здоровье и бей проклятых врагов.
Мне тоже ботинки уважили, потому что был я форменно в лаптях. Выдали штиблеты и говорят: «Ты, Казнищев, не гляди, что они разные. На них подметкам сносу нет. Прямо тебе царская обувь, и только».
Ботинки и точно оказались разные. Один, понимаешь ты, русский, а другой шут его знает какой — не то французский, не то американский.
Наш ботиночек по всей форме — уютный эдакий, с подковкой, с ременным шнурочком. А чужеземный не тово — длиннющий, носище узкий, кверху задранный. Но главное, Кешка, не в том, что разных наций, а в том, что, язви их, оказались они на одну и ту же правую ногу. Ну как ты их, скажи на милость, к ноге приспособишь? Погоревал я, Кешка, а потом и думаю: если остались у нашего каптенармуса одни правые, значит, существует у нас такой партизанский боец и вышли у него по ошибке две левые ноги. В жизни ведь оно так — всякое случается. И ругать мне этого бойца не приходится, поскольку у него физический ляпсус. Нехай носит левые и бьет, голубчик, белых извергов.
— Что ж вы с этими ботинками сделали? — спросил Кеша.
— А что сделал? Надел, и все. Наш, русский, — на левую, а заграничный — на правую. Зашнуровал, потопал ногами — ничего. Ходють!
Но горя с ними все-таки напринимался. Идешь, понимаешь ты, прямо, а тебя будто бы влево кто закидывает. Не приучен, одним словом…
Но думать и гадать тут нечего. Дело военное и обсуждению не подлежит. Привернул я обмотки, затянул потуже ремешок на портах и побег в строй. Стою с правого фланга и голову, как положено, равняю, чтобы грудь четвертого человека видеть.
Тут и командир наш, то есть Архип Иванович, показался. Поздоровался с бойцами — и прямо ко мне. Глаз, я тебе скажу, у него во какой был — сразу непорядок приметил. «Ты что это, говорит, Казнищев, кловун или рабоче-крестьянский боец? Почему не соблюдаешь?» Ну, я рассердился. Хоть и командир, а кловуном живого человека обзывать нечего. «Ты, говорю, на меня не кричи! У меня ноги по уставу. Не веришь, могу разуться». Пригляделся Архип Иванович и понял. «Раз такое дело, Казнищев, я тебе свои ботинки отдам. У меня сапожки запасные есть». Повернулся — и в штаб. Переобулся и волокет мне свои ботинки. «Надевай, Казнищев. И чтоб теперь у тебя все точно было — и направо и налево, и, само собой, вперед, на нашего заклятого врага Колчака!»
И был у нас, Кешка, в тот день сурьезный бой. Сражались мы не щадя живота своего. Кого пулей достали, кого шашкой, а кому просто так досталось. Иначе, Кешка, нельзя. Раз враг, значит, он враг…
А вечером дали нам, Кешка, отдых. Сидим мы по избам, табаки курим, про новую нашу жизнь разговоры разговариваем. И тут, понимаешь ты, приходит в нашу избу один штабной боец и говорит: «Братцы, заболел наш Архип Иванович. Лежит, а сам ну просто как печка. Так и гонит от него жаром».
Ну, я собрался в один момент и пошел. Может, помогу чем. Как-никак, а байкальские мы с ним. Рыбаки. Сунулся я, Кешка, в избу, а он и в самом деле лежит во всей своей одежке на кровати и тяжело дышит. Посмотрел я на него и вижу такой факт: сапожки его командирские как есть все без подметок. Только гвозди вокруг торчат да портянки мокрые-премокрые. Это он, значит, так и ходил портянками по голому снегу.
Сел я возле него рядышком и спрашиваю: «Ты чего же это, дорогой друг Архипка, язви тебя, наделал?» А он улыбнулся и ответил: «Ничего, Казнищев. Вот врага доколотим, мы тебе еще не такую обувку справим. Мы тебе со скрипом закажем!»
Казнищев умолк на минутку, набил трубку табаком.
— А ботинки те, Кешка, до сих пор у меня сохраняются, как, скажи, диплом или медаль. Погляжу на них и сразу Архипа Ивановича вспоминаю, язви его…
Казнищев хотел еще что-то добавить, но только махнул рукой и тяжело поднялся с завалинки.
— Чего ж ты, Кешка, сидишь? Иди купайся!
Не хочу с тобой разговаривать
После того как Кеша зашил Лехе порты и взял с собой на Байкал, Леха стал считать Кешу своим лучшим другом. И встает — про Кешу говорит, и спать ложится — тоже про него.
Но, увы, было так недолго. Прошел день, второй, третий, и дружба Лехи и Кеши вдруг дала трещину и начала на глазах расползаться. Кеша перестал понимать Леху, Леха перестал понимать Кешу. Кеша начнет про одно, а Леха заладит вдруг совсем про другое. Спорят, попрекают друг друга, а когда немного остынут, и сами толком не разберут, из-за чего спорили, из-за чего кричали друг на друга и махали руками.
Причина для окончательной ссоры была пустячная. Кеша пришел к Лехе в гости. Леха только что пообедал и теперь гонял по двору на длинной березовой хворостине. Лехе хотелось показать Кеше, что конь у него не какой-нибудь, а самый настоящий боевой скакун. Не щадя сил, конь взвивался на дыбы, бил копытами в землю, дико и призывно ржал. Зрелище было потрясающее. Если бы эти фортели увидели настоящие лошади, они бы наверняка лопнули от удивления и зависти.
Кеша сидел на завалинке и, как это ни странно, не проявлял никаких восторгов. Друг-приятель Лехи хмурился и смотрел совсем не туда, куда надо. Леха сразу понял, почему Кеша такой хмурый и почему он смотрит не туда, куда надо. Леха подскакал к Кеше, спешился и сказал: