Кетополис: Киты и броненосцы
Шрифт:
– Представляю, – протянул Планкет.
– Оно и видно.
Впереди что-то загремело, словно Фокси задался целью разбудить местного сторожа, а тот, обленившись, все не просыпается.
– Где же свет? – спросил Планкет.
– Сейчас, сейчас, юноша! – раздраженно отозвался старик из темноты. – У сухопутных ослов совсем нет терпения, одно проклятое упрямство. Как ты собираешься ходить на китобойце, юноша, если ты не в силах помолчать одну минуту?
– Я не собираюсь ходить на китобойце, – сказал Планкет, но тут темноту разорвала
Планкет заморгал. Сквозь цветные пятна, скачущие перед глазами, механик увидел Фокси. Моряк замер у гигантского рубильника, прищурив глаза. Сейчас шкип сам напоминал «мученого» рядом с хитроумной электрической машиной.
– Вот и все, – сказал Фокси невозмутимо. – Пойдем, покажу товар.
Свет, поначалу резавший глаза, шел от единственной лампы, подвешенной на длинном шнуре под потолком. Жестяной конус абажура покачивался из стороны в сторону. Света едва хватало, чтобы выжелтить небольшой участок пола, заваленный мусором – обрезками потемневших медных шлангов, мотками проволоки, кусками кирпича и обрывками каких-то бумаг.
Под ногой звякнуло. Планкет наклонился и поднял заржавленные хирургические ножницы; лезвия слиплись. Планкет покачал головой. Нынешнее приключение нравилось ему все меньше.
Он огляделся. Интересно, где они? На каком-то складе? Голоса отдавались в помещении гулким эхом. Почти все пространство занимали два каменных бассейна, со шлюзами и отверстиями в стенах для откачки воды. Ближайший из бассейнов оказался пуст. Планкет на глаз оценил размеры – огромный, здесь могла поместиться по меньшей мере канонерская лодка. Больше всего бассейн напоминал сухой док.
– Друг мой, идите сюда! – донесся голос Фласка. Певец стоял у второго бассейна; лицо его победно светилось. Торопя компаньона, он замахал рукой.
Планкет отнюдь не разделял энтузиазма друга. Он пошел туда, едва передвигая ноги; перед глазами вставали мрачные картины: в каменной ванне, как в холодной могиле, лежит скелет морского чудовища. Никогда больше не рассекать ему волн, не взлетать победно над волной в солнце и брызгах – кости его обнажились, плоть истлела и высохла, драгоценный жир испарился. От прежней невероятной мощи остались одни кости… кости, да мутная черная жижа на дне. Тяжелый дух разложения, йода и морской соли стоял в воздухе. Планкет поежился.
Механик осторожно подошел к краю, заглянул. И отшатнулся. Сердце застучало на весь ангар. Озадаченный, Фласк почесал бороду.
– Друг мой, что же вы?
– Там, – сказал Планкет. Озноб пробежал по коже. – Там…
Он заставил себя снова заглянуть вниз.
Практически весь бассейн занимал голый остов гиганта.
На первый взгляд казалось, что левая половина головы у кита не пострадала. Правой не было и в помине – осталось лишь костяное ложе, где некогда находился мозг, жир и спермацетовая сумка; сейчас же там была пустота и тусклое свечение кости.
И только единственный глаз смотрел на Планкета со дна бассейна. Со всей ненавистью и болью, копившейся многие годы.
– Киты не летают, – сказал Фласк.
– Что? – не понял Планкет.
– Я говорю, есть такая поговорка: киты не летают. Она означает – не стоит браться за дело, к которому у тебя нет никаких способностей. А ты совсем не актер, прости, Норман. Тонкие переживания и драматические страсти не для тебя. Мне трудно об этом говорить, но… сейчас твое лицо больше напоминает гримасу. Вы переигрываете, друг мой.
– Уж кто бы говорил, – огрызнулся Планкет. – Лучше посмотри, видишь?
Размером глаз был с крупный грейпфрут. Планкет покачал головой; работу кто-то проделал филигранную, одна оптика чего стоит. Глаз соединялся с зеленоватыми пластинами, а вокруг – заклепки, винты, система латунных патрубков и калибровочные отверстия… Половина китового черепа была выполнена из меди; «чертова жестянка», как выразился бы Фокси. К черепу механизм крепился болтами.
Неужели кто-то пытался сделать из животного огромного автоматона? Зачем?
– Что все это значит? – спросил механик.
– Наплевать, – Фласк махнул рукой. К нему снова вернулось хорошее настроение. – Сейчас отдерем железки и…
Но, кроме таинственных механизмов, оставалась еще одна загвоздка.
– Это кашалот, – сказал Планкет.
– Вижу, – Фласк фыркнул в бороду. – Не дурак.
– И у него зубы.
Певец с шумом вдохнул.
– Естественно, у него зубы! Это же кашалот. Так, я все придумал – ты возьмешься с тонкого конца…
– Ты собрался прикрутить горбатому киту череп кашалота?
– Ну, естественно! Другого-то все равно нет.
Планкет выпрямился и сказал громко, чтобы слышал Лампиер:
– А у меня стойкое ощущение, что нас надули.
Фласк повернул голову.
– Ээ… В каком смысле, друг мой?
– Это не тот череп, – сказал Планкет. – Понимаешь? Нас провели.
Под взглядом компаньонов старый моряк вынул трубку и заговорил:
– Чем вы недовольны, ослы?! Что ж вы не пляшете от радости, как пляшет дозорный на грот-мачте, завидев фонтан, – когда даже бочки в трюме китобойца пересохли без сладкого масла, как пересыхают рты в жажду? Когда гарпун ржавеет, алча крови левиафана?! – закончив речь, Фокси внимательно оглядел слушателей. Похоже, его патетика цели не достигла.
Лампиер переступил босыми ногами.
– Насчет породы кита вы ничего не говорили, – заявил он.
Планкет сжал кулаки. Проклятый старый мошенник! Сколько времени они потратили – страшно представить. А если завтра утром черепа не будет в Музее, они пропали. Причем черепа с китовым усом, а не с зубами кашалота.
Фласк же сник, сдулся, точно воздушный шар.
– А ведь он прав, друг мой, – он посмотрел на механика, но тут же отвел взгляд, словно опасаясь, что молнии из глаз компаньона испепелят его на месте.