Кетополис: Киты и броненосцы

Грин Грэй Ф.

Вторая волна – «экономическая» – состояла, прежде всего, из малоимущего населения Померании и Галиции, активно мигрировавшего в то время на территорию САСШ, а часто – и далее, к Кетополису. Именно особенности врастания традиционного сельского населения в совершенно новую для него среду и механизмы изменения систем ценностей станут объектом нашего внимания в рамках данного исследования».

Тройч, Занецкий.

Польский крестьянин в Польше и Кетополисе. Париж, 1929

«Сиамская резня потрясла англичан: представитель Короны при дворе сиамского короля отослал ко двору лорда генерал-губернатора реляцию настолько паническую, что волнения среди английских подданных охватили даже

Мадрас. «Кровь лилась канавами улиц, порой захлестывая головы несчастных, которых сталкивали туда пьяные от вседозволенности солдаты Великой Бирмы. Холм отрубленных голов на центральной площади столицы достиг купола стоявшего здесь храма. Вой и стенания были столь велики, что многие во дворце оглохли еще ранее, нежели безжалостные убийцы вспороли им животы и отрезали головы и конечности». Число эмигрировавших с территории Сиама жителей было поразительно велико, и Кето стал одним из главных конечных пунктов этого человекопотока. Сегодня часть сиамского населения, по самым скромным подсчетам, составляет в Кетополисе до трети, а в окрестных селениях – до трех пятых от числа жителей. Отличающиеся скромностью и трудолюбием сиамцы, однако, принесли с собой и грехи жадности, организованной преступности и наркомании. Сомские бобы, получившие среди аристократии и богемы города наибольшую известность, настолько же порождены Великой Бирмой, насколько персики – Крестовыми походами».

Уилфред Снайф-Кауч-младший.

Тень над Азией: попытка ретроспективного анализа. Лондон, 1901

Тени целлулоида: история актрисы

– Аделида, любовь моя, – незнакомец прикоснулся к ее ладони, и она содрогнулась от ужаса и восторга. – Пойдем со мной, Аделида.

На лакированном журнальном столике остался белый налет. Перл провела по нему пальцем, машинально лизнула, скривилась от горечи. Стены дрогнули и стали неуловимо четче – будто оператор наконец нашел нужный фокус. Сквозь суетливую утреннюю невнятицу проступили кушетка на гнутых ножках, модерновая ширма, расписанная пурпурными маками, медный цветок граммофона. Вокруг разбросаны пестрые конверты: вчера Перл ставила одну пластинку за другой, не дослушав, со скрежетом сдергивала иглу, тянула кого-то за рукав – «А вот это… послушайте, ну слушайте же!» В голове зазвучал густой низкий голос, вступила виолончель – арию Левиафана крутили вчера раз десять под споры о приезжем басе.

Одна пластинка разбита – Перл прищурилась, разбирая надпись на наклейке. Горько усмехнулась: «Немного любви для Долли Джонс», печальная негритянская песня со странным, изломанным ритмом, прощальный подарок В. Вспомнилось, что сама разбила пластинку в припадке тоскливой ярости. Перерыв в съемках приводил в исступление. К морским сценам готовились несколько дней, и страсть, разгоревшаяся под светом софитов, требовала выхода. Но сегодня – наконец-то! – ей стоять на палубе, облитой солнечным светом. Сегодня из-под воды поднимется тень, чтобы взглянуть на Аделиду и навсегда поселить в ее сердце ужас и любовь. Сегодня она впервые увидит Левиафана…

Перл провела щеткой по коротким волосам, посмотрела напоследок в зеркало. Оправила пелерину, полюбовалась рыжеватым мехом, сливающимся с каштановыми кудрями. Горячечный румянец на бледных скулах, слишком блестящие глаза, обведенные темным, еле заметная ниточка шрама над ключицей. Аделида влюбленная, Аделида испуганная. Аделида, глядящая во тьму. Гюнтер прав: будет скандал; будет сенсация. Отснято лишь несколько эпизодов, но уже ясно, что фильма выйдет великолепная.

Лифт, громыхнув, остановился в вестибюле. Прячась за узорчатой решеткой двери, Перл посмотрела на скучающего у лестницы консьержа, военного моряка в отставке, к старости заразившегося идеями социализма. Богему он почитал главным классовым врагом и не уставал напоминать об этом жильцам. Перл заранее знала: сейчас консьерж загородит проход и хмуро скажет: «Уж вам-то, госпожа Уизли, стыдно должно быть. Должны понимать, что такое труд простого человека… дружки ваши опять…» В голосе появятся нотки справедливого гнева, и Перл, пряча глаза, сунет в деревянную ладонь несколько монет. Отставной моряк сделает оскорбленное лицо, ловким движением уберет деньги в карман и, наконец, отодвинется от двери.

Ничего, скоро все изменится. Перл представила почтительное лицо консьержа, склоняющегося перед гениальной актрисой. А она гениальна, что бы там ни говорили… Ее Аделида – настоящая, живая. И пусть Гюнтер причитает, опасаясь скандала: он всего лишь антрепренер, ему не понять. Как он ее отговаривал! Сколько вещал про амплуа… Перл сжала кулаки, вспомнив ухмылку режиссера на первых пробах, – она исчезла, когда Перл начала играть – наконец-то по-настоящему, в полную силу – свою Аделиду. Они еще узнают. Перл представила, как Гюнтер на коленях просит прощения. И В. с этой его дурацкой пластинкой… Он поймет, от кого отказался, но будет поздно. Уже поздно: у нее появилась настоящая роль, и плевать на всех.

Хрипло ударили часы над входом: без четверти полдень. Перл выскочила из лифта, заранее роясь в кошельке. Консьерж окинул ее равнодушно-глумливым взглядом и молча распахнул дверь. Недоумевая, Перл поспешно вышла на улицу.

Пустынный в предпраздничное утро бульвар был сплошь сепия – корявые голые вязы, рыжие пятна мертвой листвы. Даже бордюры из вечнозеленого самшита, казалось, подернулись ржавчиной. Утренний бриз разогнал смог, обнажив хрусткое бледное небо. Ветер нес с собой зимнюю промозглость, запах загустевшей от холода морской воды. Перл прошлась по тротуару, приостановилась у афишной тумбы, поджидая таксомотор.

С плаката сверкал демоническим взглядом Шаляпин. Вокруг русской звезды назревал скандал. Поговаривали, что знаменитый бас, едва успев приехать, поссорился с Гибким Шульцем; предсказывали полный провал; пророчили невиданный успех. В голове вновь зазвучала ария Левиафана. Ходили слухи, что Шаляпин способен исполнить ее так, как было задумано великим композитором, гением и безумцем, не бравшим в расчет пределы человеческих сил. На премьеру не попасть, полный аншлаг, билетов неделю как не достать. Тушинский обещал контрамарку, да позабыл. Перл вздохнула и перевела взгляд на соседнюю афишу – будто в пику мрачным тонам «Левиафана», она пестрела всеми цветами радуги. Рекламировали новую приключенческую фильму. Мраморные плечи героини были обнажены. Надменный изгиб бровей над прозрачными глазами, загадочная полуулыбка… Вся она была белая, округлая, статная, ничуть не похожая на прежнюю, бойкую и смешную Полину. Горбун рядом с ней казался не зловещим, а жалким. «Быстро же они», – прошептала Перл. Долгожданное избавление от надоевшей роли вместе с радостью принесло и горечь.

Из задумчивости вывело гудение мотора: сверкая лаком и плюясь угольным дымом, приближался таксомотор. Перл метнулась к краю тротуара, замахала рукой.

– На киностудию, – бросила она, устроившись на кожаном сиденье. Ослепительно улыбнулась в зеркальце перед шофером, воображая: полутемный кабачок, папиросный дым, автомобильные очки подняты на лоб. Со стуком сдвигаются кружки с пивом. «Вообразите, кого я сегодня вез! Саму Перл Уизли!»

Вислоусый шофер, неуклюжий в толстом свитере под хромовой курткой, поправил кепи и хмуро взглянул в зеркало:

– Это у Стаббовых пристаней, что ли?

Перл кивнула, погасив бессмысленную улыбку. Не узнал. Холодок страха заставил поплотнее стянуть на груди пелерину. А ведь Гюнтер предупреждал: стоит шагнуть в сторону – и ты на дне. Публика неблагодарна, ей подавай привычное. Но – безделица ведь, глупость, ничуть не лучше, чем представлять по кабакам непристойные сценки, как сто лет назад, в прошлой жизни: «Белошвейка и китобой», «Приключения плетельщицы», сальные шуточки, гогот отребья… И Гюнтер, в светлом полосатом костюме и с толстой сигарой в зубах, неизвестно как забредшей из далекой волшебной жизни, где пьют шампанское и играют настоящие роли, лоснящийся как дирижабль – спаситель, благодетель. «Из вас выйдет прелестная фильмовая актриса… Как раз ищу девушку на комедийную роль – вы мне совершенно подходите. Я сделаю вас знаменитой, поверьте…» Доверительно наклонял розовое усатое лицо: «Пришлю за вами автомобиль. Постарайтесь уйти тихо – у вашей… режиссерши, – он выразительно подвигал мохнатыми бровями, – могут быть возражения». Он еще не знал об Одноруком Крассе, усмехнулась Перл.