Кеворка-небожитель
Шрифт:
— Выходит, Раплет — механический? — тихо спросила Кима. — А разве механические дворники бывают?
Кима очень любила задавать вопросы — ответы, впрочем, ее не всегда интересовали.
— Механические дворники работают на лобовом стекле грузовиков и автомобилей, — объяснил Киме Аленькин отец.
Он был таксистом и сейчас шел с работы домой. Незаметно приблизившись к нам, он подхватил своего непослушного сына подмышку, чтобы утащить его с собой, другим способом его было просто невозможно загнать домой.
Аленька вырывался, бил отца руками по голове, ногами в живот и орал на весь двор:
— Папа, пусти, оставь меня! А Кеворка нам такое… такого! — Аленька на какой-то миг даже перестал брыкаться. — У Раплета на кухне дыра до другого неба! И что Раплет весь насквозь механический! И что он с проводами и рисунками! И похитят нас скоро…
Аленькин отец рассмеялся:
— Кто тебя похитит — не обрадуется! А Кеворка прав: у Раплета действительно вся грудь в татуировке и слуховой аппарат с проводами есть. Сусанна на днях, я тоже тогда шел с работы, рассказывала бабкам, что Раплет после тюрьмы почти совсем оглох. В молодости подрался по пьянке и человека убил — так что смотри у меня, никогда не дерись и не пей, а то будешь, как Раплет!
И отец Аленьки потащил упирающегося Аленьку домой.
Мы остались вчетвером: Кеворка чуть не плакал, Витя смотрел на небо близорукими глазами, Кима гладила задремавшую Чапу, а Наташа рисовала на песке пузатые треугольники и пьяные зигзаги: шофер того грузовика, который мчался по скользкой дороге, был пьяный.
МЫ ВСЕ ВМЕСТЕ
Мы все вместе ходили в один и тот же детский сад, а теперь «отломились от него одним куском для школы». Так Кеворка сказал. А еще с нами была Витина собака Чапа. Чапа в детский сад не ходила, она бегала с той стороны забора и ждала, зарывая голову в прошлогодние листья, когда Витя к ней вернется. И он каждый раз возвращался.
И вот наступила поздняя весна или раннее лето — не поймешь. Так Кеворка сказал. Играли, как всегда, в песочнице — вольные мы птицы, забывшие про запрет, точнее, в него не поверившие. Кеворка продолжал пугать нас страшными своими сказками, но мы в ответ только смеялись, потому что знали правду: с нами ничего плохого не может случиться, мы у себя дома. Сидели мы каждый на своей стороне, все, кроме Аленьки: ему стороны сегодня не хватило, и он «водил», старался столкнуть с деревянного поребрика Киму — такая была у него игра, он всегда нарушал все правила.
Чапа лежала внутри квадрата на песке. Морда у нее спала, а глаза иногда открывались, когда Витя говорил.
А Витя говорил:
— Бабушка написала мне последнее предупреждение, потому что я «не понимаю устного человеческого языка, приходится теперь заниматься писанием», в дом обещала не впускать, потому что ей «надоела эта собака, из-за которой столько грязи». А я и сам теперь домой не пойду!
И мы знали, что именно так оно и будет. Сам Витя теперь домой ни по чем не пойдет, а вот как позовут с девятого этажа: «Виктор, домой, немедленно!» — так и побежит и даже попрощаться с нами забудет.
Аленька все-таки столкнул Киму и занял ее место.
Кима водила тихо, вроде бы и не водила совсем. Стояла и смотрела по сторонам, на небо, на деревья. Она у нас была тихая от своего счастья. Ей всегда было хорошо и ни разу плохо.
В этот день мы играли как-то вяло и все больше молчали. Кима наклонилась к собаке. Чапа подняла лохматую голову и положила голову на Кимину ладонь. Сегодня даже собака была невеселая, будто чувствовала, что последнее предупреждение наступило.
Чапа открыла глаза и снова закрыла глаза. И была она живая, ах, какая живая! Шерсть на ней лоснилась и ходила, как трава под ветром. На Чапу не дул ветер. Это у нее изнутри дуло и называлось дыханием. Так Кеворка сказал.
Нещадно пекло, припекало яркое весеннее солнце. Было непривычно тихо. Вокруг — ни души. Все старушки, и даже Сусанна, расползлись от непривычной жары по домам. За нами из окна наблюдала Витина бабушка, то есть она изредка оттуда выглядывала и кричала нам, что ей сверху видно все и чтобы мы это знали и не озорничали, играли дружно. Была ее очередь нас пасти.
— Сейчас вот последнюю тарелку сполосну и сразу же спущусь! — крикнула она нам, высунувшись по пояс с девятого этажа.
— Сейчас сполоснет и спустится… — прошептал Витя. — Я ее знаю.
— Смотрите, листья распускаются, — закричала Наташа и привстала, а Кима взяла и заняла ее место.
Новые листья и вправду распускались прямо на наших глазах, зеленый туман листьев поплыл над нами, а синее небо холодело, а солнце было рогатое — если прищурить глаза. Мы сидели, сощурившись, пригретые солнцем, разморенные жарой — и ничего не хотели делать, ни о чем говорить, и нам вдруг показалось, что нас здесь нет, и это продолжалось до тех пор, пока Аленька с Кеворкой не подрались. Ну прямо как всегда ни с того ни с сего. Они вывалились из песочницы и в обнимку покатились по земле.
— Эй, ты, родственник зимы, отпусти его! — раздалось поблизости.
И мы увидели злое лицо Раплета. Он шагнул к нам в песочницу, наклонился, поднял с земли Кеворку и Аленьку и затащил их к нам.
— Ах, сын лета, я сейчас проучу твоего врага. По нему уже давно метла моя плачет.
Раплет замахнулся на Аленьку метлой, и мы все окаменели от страха и неожиданности, никто из нас не заметил, откуда он здесь взялся.
— Что ты — не надо! Я сейчас с ним помирюсь. — И Кеворка кинулся обнимать Аленьку и выталкивать его из песочницы, а нам он закричал: — Ребята, бегите отсюда! Скорей!
Аленька оттолкнул от себя Кеворку и запрыгал на корточках по песку.
— Раплет, покажи нам свою трубу. Ну похить нас, похить! Не похитишь — я моему отцу все про тебя рассказал…
— Ах, сын лета, как ты так мог… — Раплет весь передернулся. — Всем сесть сюда и не шевелиться!
Каждого из нас он отметил, ударил больно своей метлой и заставил сесть на поребрик песочницы, после чего мы не смогли даже пошевелиться. Аленьке от Раплета досталось больше всех, он его просто отлупил метлой, так что Аленька завыл на весь двор, как резаный.