КГБ играет в шахматы
Шрифт:
Ларри разложил листки моей рукописи между своими грязными носками и трусами, которые он намеревался, вернувшись домой в Калифорнию, постирать в превосходной американской стиральной машине. Конечно, на московской таможне в Шереметьево на чемодан Кина никто не взглянул, а в чемодане Ларри не побрезговали перерыть все его пожитки и изъяли мою рукопись до последнего листка. Для КГБ было не внове копаться в грязном белье.
Мои коллеги тогда еще, видно, не прониклись сознанием, что у стен в московских гостиницах есть уши. И эти «уши» хорошо понимают даже по-английски.
За две недели до начала Всемирной шахматной
В марте 1987 года я встречал в Вене своих немолодых родителей, которых легко выпустили из Союза через год после нашего отъезда.
— Как себя чувствует мистер X? — едва ли не первый вопрос, который задала мне мама.
— Кто такой? — не понял я.
— Как, ты не знаешь? Мистер X уже полгода голодает у Белого дома. Он требует то ли мира во всем мире, то ли всеобщего разоружения. Советское телевидение только о нем и говорит.
Позже я выяснил. Мистер X действительно голодал полгода у Белого дома. Он начал с веса килограммов в 250 и за полгода потерял из них 90. Если бы Аня потеряла 90 килограммов, ее вес был бы минус сорок. Да и мой вес ушел бы в отрицательные величины. Голодовку мистер X закончил еще до того, как в мире исчезли войны и оружие.
Голодовку мы проводили на квартире моих родителей. А они с нашим маленьким сыном жили в это время в нашей квартире. Квартира моих родителей имела такое удобство, как телефон. Правда, пользоваться им мы не могли, так как телефон КГБ отключил. И долго еще, шесть месяцев после окончания нашей голодовки, мой отец, ветеран войны, которому по советским правилам полагался почет, не мог добиться, чтобы ему снова включили телефон.
Отключение телефона, правда, создало не только коммуникационные проблемы для нас и для моих родителей, но и информационные для самого КГБ. Активное прослушивание этого телефона КГБ даже афишировал. Так, однажды, осенью 1983 года, гэбэшники позвонили по этому телефону моей сестре Бэлле, которая тогда еще жила с нашими родителями, и сообщили, что приедут для беседы. Бэллу, активную отказницу и бывшего инженера-электронщика, преследовали обвинениями в тунеядстве.
Вскоре позвонил из автомата я. Узнав о предстоящем визите людей из КГБ, я посоветовал: «Заставьте их снять обувь». Конечно, грязь на московских улицах в это время года стояла отменная, но главный смысл моего послания был — не волнуйтесь.
Через полчаса после моего звонка в квартиру родителей прибыли два гэбэшника. «Мы, конечно, снимем обувь», — первым делом заявили они. Мама так удивилась, что ее разговоры подслушивают, что разрешила: «Проходите так».
А вопрос с Бэллиным «тунеядством» разрешился благополучно. Семен Каминский, о котором я уже писал, был членом какого-то «творческого союза», имел право нанять себе секретаря и нанял Бэллу. По тем временам это был смелый поступок.
Вернусь к нашей голодовке. Целыми днями, с утра до вечера, у нас в квартире находились визитеры. С одной стороны, это была форма поддержки. С другой — контроль. Аня заметила, что во время голодовки значительно проще принимать гостей — не нужно заботиться об угощении.
Известный правозащитник Пинхас Абрамович Подрабинек перед началом нашей голодовки сокрушался, что нельзя организовать голодовку где-нибудь в больнице, где мы были бы под круглосуточным контролем. Оба его сына — Александр и Кирилл — в это время находились в тюрьме за диссидентскую деятельность, а Пинхас Абрамович волновался, не обманем ли мы советскую власть и родной КГБ, уплетая от тех потихоньку.
Приехав к нам через неделю после начала моей голодовки, Подрабинек оглядел меня и удовлетворенно констатировал: «Даже нос похудел». А я успокоил его — если во время длительной голодовки немного есть, — начнется дистрофия. Выжить дней 50–70 можно, если не есть совсем, а только пить воду. Так что голодать по-честному — в наших интересах.
Эксперимент, на какой стадии голодовки обычный человек умирает, поставили ирландские террористы. Через несколько лет после нашей они провели цепь голодовок в английской тюрьме, требуя статуса политзаключенных. Маргарет Тэтчер, человек не сентиментальный, не уступила и дала им всем умереть. Террористы — ребята крутые — тоже не отступали. Первый из них умер на 56-й день, самый стойкий — около 70-го. Похоже, ресурсов мистера X никто из них не имел. Догадываюсь, что толстяки не идут в террористы. Они борются за мир.
Однажды, кажется на пятый день голодовки, КГБ нашу квартиру блокировал. В этот день у нас должен был собраться шахматный клуб имени меня. Был у отказников и такой. Почему всех к нам пускали, а шахматистов не пустили — не знаю. Людей задержали у входа в наш дом и отвезли в отделение милиции. Я узнал об этом в тот же вечер из интервью «Голосу Америки», в котором мой друг, ученый-генетик Валерий Сойфер, рассказал о злоключениях шахматистов-отказников.
Длительная голодовка, замечу я, вещь противная. Очень скоро человека покидают силы. У меня стало хуже с глазами. Я не мог не только читать, но и смотреть телевизор. Тоска.
Первые дней 15 я терял по килограмму в день. Потом наступила следующая стадия голодания — я худел лишь грамм по сто в день. Я понял, почему сегодняшние евреи не похожи на евреев со старых гравюр. Те плохо питались и были очень худы. Я стал походить на старые гравюры. Руки и ноги выглядели, как шлагбаумы. Зато я стал легко садиться в позу лотоса. Йоги, я вспомнил, тоже почти не едят.
Наша голодовка — событие, в те годы еще необычное, — судя по передачам зарубежных радиостанций, имела значительный резонанс. Была реакция на нее и на шахматной Олимпиаде. Годы позже, на один из турниров Виктор Корчной привез мне майку с аппликацией BORIS GULKO, в которой он участвовал в пресс-конференции, организованной по нашему поводу. В такой же майке вышел на матч с советской командой голландский гроссмейстер Джон Ван дер Вил (John Van der Wiel).
И все же, могла ли такая голодовка сдвинуть камень, которым нас придавило анонимное начальство? Мы об этом не узнаем, потому что на 20-й день моей голодовки, 10 ноября, произошло событие, резко изменившее ход советской политической жизни. Умер Брежнев.
Склеротичный режим Брежнева поддавался давлению, а пришедший на смену Брежневу председатель КГБ Юрий Андропов был более крепок. Не физически — генсеком он стал, уже будучи смертельно больным, — а верностью доктрине тоталитаризма.