КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 2

Апрель 1978 года

Узорчатая арка над входом в книжный магазин «Филипп Кентенбери» в районе Мэйфер, одном из самых респектабельных в Лондоне, где даже суета носила отпечаток сдержанности и благополучия, была украшена огромными золотыми цифрами «1865». Не вызывающая никаких сомнений английская фамилия Кентенбери в сочетании с четырьмя магическими цифрами, по замыслу создателя этой своеобразной визитной карточки должны были напоминать обитателям и гостям Мэйфера, как бесконечно давно существует это святилище духа, культуры и интеллекта, напоминавшее сквозь идеально вымытые стеклянные витрины книжного магазина объемную гравюру середины прошлого века с изображением крохотного уголка безнадежно канувшей в прошлое британской империи, так милой сердцу любого добропорядочного англичанина.

Столь необычный интерьер, как правило, притягивал прохожих. Многие люди, в которых — во всяком случае, внешне — трудно было заподозрить страстных книгочеев, даже заходили внутрь, извещая о своем появлении мелодичным треньканьем

Магазин представлял собой достаточно скромное по площади двухплоскостное пространство, насыщенное чистым, кондиционированным воздухом с легким, почти неуловимым запахом жасмина. Первый уровень занимали четыре параллельных ряда великолепных старинных книжных стеллажей цвета выставленного на солнце бокала со старым бренди. Книги, многие из которых были ровесницами, а некоторые — даже родителями своего деревянного хранилища, представляли собой немалую ценность и имели шанс перекочевать из этого магазина в библиотеку постоянного или случайного посетителя только в случае достаточной финансовой состоятельности последнего. В основном это были старинные английские и ирландские романы, к целомудрию которых не смогли бы предъявить претензии даже представители пуританских сект, поваренные книги XVI–XVII веков, толстенные фолианты по астрологии и оккультизму в добротных переплетах свиной кожи, богато иллюстрированная детская и юношеская литература начала века, исследования знаменитых британских путешественников и этнографов с географическими картами и литографическими изображениями сцен охоты на львов в африканской саванне, заботливо отделенные от желтоватых страниц тончайшим пергаментом, а также фундаментальные альбомы конца прошлого века по истории живописи, архитектуры и театрального костюма.

Вторая плоскость помещения, которую соединяла с первой широкая деревянная лестница с перилами, обитыми темно-вишневым портьерным бархатом, возвышалась примерно на полметра и представляла собой нечто среднее между читальным залом и гостиной. Сюда приглашались только постоянные клиенты магазина. Здесь, за чашкой цейлонского чая, им предлагали уже несомненные книжные раритеты, стоимость которых могла вызвать уважительно-удивленное «О-о!» даже у привыкших к пятизначным цифрам завсегдатаев самых респектабельных международных аукционов.

Конторка владельца, Питера Уотермайера, занимавшая правый от входа угол помещения, настолько естественно вписывалась в общий интерьер книжного магазина, что некоторые, самые рассеянные посетители, задумчиво прохаживаясь между стеллажами, неизменно натыкались на старинное бюро-секретер с мраморным письменным прибором на зеленом сукне стола и предупредительно-вежливую улыбку владельца магазина, с радушием принимавшего сбивчивые извинения.

Питер Уотермайер — невысокий 54-летний седой англичанин с длинным, в мелких красных прожилках лицом, вытянутость которого еще больше усиливали роскошные бакенбарды, скрывавшиеся где-то под крахмальным воротничком белой рубашки, имел самое непосредственное отношение к Филиппу Кентенбери — он был правнуком основателя дела и получил книжный магазин в наследство от своей матери почти сразу же после окончания Кембриджского университета — то есть когда Питеру Уотермайеру исполнилось двадцать пять лет. Это было в сорок девятом году. В Кембридже Уотермайер с отличием закончил археологический факультет. Он был молод, но не по годам корректен, сдержан и даже инертен. Единственным увлечением, которому Питер предавался с пылкостью молодого возлюбленного, были книги. Читал он сутками, запоем, обретая в таинственном и непредсказуемом мире чужих переживаний, поисков и открытий так недостающую ему уверенность в своих силах, в своих способностях, которые, по его глубокому убеждению, должны были, не будучи востребованными и оцененными по достоинству, обратиться с годами в тлен и навсегда исчезнуть вместе с ним. Стоит ли удивляться, что немногочисленные друзья и знакомые находили Питера довольно пресным и нудным собеседником, начисто лишенным обаяния и индивидуальности. Уотермайер был далеко не глуп, прекрасно понимал, что людям он в тягость, а потому, со временем, превратился в самого настоящего затворника, отгородив себя от остального мира книжными стеллажами.

Несмотря на прекрасные результаты, достигнутые на стезе образования, Питер всем сердцем ненавидел археологию, которую взялся изучать под давлением своей деспотичной матери. Вот почему скоропостижная смерть его еще не старой родительницы и наследство в виде респектабельного книжного магазина в самом престижном районе Лондона явились для Питера своеобразным знамением свыше.

Едва только вступив в права наследования, Питер засунул в самый дальний ящик письменного стола диплом об окончании с отличием Кембриджского университета, купил в магазине на Бонд-стрит два совершенно одинаковых черных сюртука, сшитых по моде тридцатых годов, и практически переселился в свой книжный магазин, где впервые в жизни почувствовал себя почти счастливым. Почти, поскольку Уотермайер был еще сравнительно молодым мужчиной и нуждался в пусть минимальном, но все-таки общении с какой-нибудь женщиной. Плотские утехи, которые круглосуточно предоставлялись в сомнительного рода заведениях под красными и розовыми неоновыми фонарями в Сохо, Питер с чисто британским снобизмом категорически отвергал. А потому женился в пятьдесят первом году на миловидной, хоть и с некоторыми признаками перезрелости, особе по имени Гортензия Мак-Менэм, с которой Питера познакомила тетка по отцовской линии. Гортензия была старше его на четыре года, происходила из достаточно богатой шотландской семьи, была образованна, скупа и до неприличия любопытна. В принципе Гортензия признавала необходимость секса в рамках семейного сосуществования, однако обязанность сию считала не только утомительной, но и вредной для здоровья. Новоявленная мисс Уотермайер сразу же после обряда венчания, состоявшегося в соборе Святого Георга, заявила супругу, что заниматься этой «мерзостью» она готова не чаще одного раза в месяц, причем выторговала себе право назначать этот самый «раз» в тот день, который она сочтет наиболее приемлемым. Питер сразу же понял, что угодил в крупное дерьмо, однако отступать было поздно. Их брак, как и следовало ожидать, продлился недолго. После первого же рецидива брачного соития Питер Уотермайер твердо решил для себя, что совершать подобное даже раз в месяц — это самый настоящий гражданский подвиг, на который он не способен ни физически, ни морально. Через восемь месяцев они разошлись, весьма довольные друг другом. Гортензия Мак-Менэм, помимо двадцати тысяч фунтов, выторгованных у Уотермайера ее прытким адвокатом в качестве компенсации за «безвозвратно утраченную девственность», получила возможность прожить оставшуюся жизнь настоящей леди, а не старой девой. Что же касается самого Питера, то, открыв дверь своего любимого магазина на следующий день после развода, он наконец-то понял, что такое настоящее, СВЕРШИВШЕЕСЯ счастье.

Уотермайер, получивший в наследство от матери, помимо магазина в Мэйфере, еще два доходных дома и довольно кругленькую сумму, обеспечивавшую ему пожизненную ренту и безбедное существование, был, наверное, очень счастливым человеком. Ибо, во-первых, занимался любимым делом, а во-вторых, был избавлен от необходимости ежедневно думать о добывании хлеба насущного. А если добавить к сказанному его абсолютную неподверженность человеческим страстям и порокам, его законопослушание, трусливость, корректность, а также принять во внимание тот бесспорный факт, что Питер Уотермайер ни разу в жизни не вступал в противоречия ни с хулиганами на улице, ни с законами в суде, ни с полицейскими при исполнении служебных обязанностей, то следует признать, что сей господин явился на свет Божий, чтобы прочесть десять тысяч книг, съесть двенадцать тысяч ростбифов с салатом и жареной картошкой фри, выпить десять декалитров темного «гиннеса», выкурить шесть тысяч сигар «Эрл Бевербрук» по двенадцать пенсов за штуку (это если покупаешь оптом, сразу по сто штук. А если в розницу, то получится на два пенса дороже) и отойти к Господу в состоянии полного душевного умиротворения, никого не обидев, ничего не создав и ничем не омрачив свое присутствие на нашей грешной земле.

Но судьба, как известно, — дама не только капризная и непредсказуемая. Она порой демонстрирует черты старой склочницы-интриганки, физически не переносящей благоденствие по-настоящему спокойных, тихих людей. А собственно, что это может быть, как не судьба, если Питер Уотермайер, который ни разу в своей сознательной жизни не отдалялся от родного книжного магазина больше чем на три мили, в одно прекрасное утро тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года случайно прочел в «Тайм», которую выписывал много лет, объявление о замечательной экскурсии в знаменитую Дрезденскую галерею, которая представилась Питеру еще более заманчивой, когда он сравнил обещаемые туристическом компанией радости с весьма скромной ценой. Короче, через пятнадцать минут Питер забронировал себе по телефону место в британской группе поклонников средневековой живописи, а еще через неделю уже медленно, ОСМЫСЛЕННО, прохаживался вдоль изумительных полотен, каждое из которых воспринималось утонченным интеллектом господина Уотермайера как редкие в его размеренной жизни именины сердца.

Надо сказать, что за неделю Питер не на шутку влюбился в Дрезден. На его взгляд, город был неповторимо красив, изящен, зелен и наполнен милыми, приветливыми людьми, так не похожими на суховатых англичан, превращавшихся из манекенов в живых людей лишь в том случае, если им задавали какой-то вопрос. Причем лучше всего, если вопрос относился к области топографии. К примеру, как пройти на Трафальгар-сквер?

Дрезденцы, наоборот, излучали добросердечие, беспричинно улыбались и выказывали готовность всячески услужить любознательному и бесконечно влюбленному в изобразительное искусство и старые книги англичанину в смешном сюртуке и старомодной рубашке с высоким воротничком. Особенно старался Вернер Шредер — молоденький и прыщавый студент пятого курса местной Академии изящных искусств, с которым Питер случайно познакомился в галерее. Вернер, несмотря на свою молодость, прекрасно говорил по-английски, еще лучше разбирался в средневековой живописи, особенно в фламандской школе, которую Уотермайер ставил выше других, да и сам был весьма перспективным живописцем, в чем Питер мог убедиться лично, просмотрев наброски углем в огромной синей папке, которую Вернер постоянно таскал с собой.

Когда до окончания экскурсии оставались сутки, Вернер, который, как всегда, зашел за Питером в его отель, неожиданно сказал:

— Сэр Уотермайер, я хочу вам кое-что предложить, но, честно говоря, не знаю, как вы на это отреагируете.

— В чем дело, мой друг? — Питер с улыбкой посмотрел на молодого, симпатичного художника, нахмуренные брови которого выдавали неподдельную озабоченность.

— Я уже рассказывал вам, сэр Уотермайер, что я — сирота. Так вот в данное время, пока я не завершил Академию и не получил постоянную работу, мне приходится с колоссальным трудом сводить концы с концами. Сейчас у меня самый настоящий финансовый кризис…

— Я все понял, — кивнул Питер и полез во внутренний карман сюртука за бумажником. — Можешь мне ничего больше не объяснять. Я сам был студентом и знаю, каково молодому…

— Вы меня совсем не поняли! — перебил Вернер. На тонких губах молодого художника застыла гримаса обиды. — Неужели вы могли подумать, что я возьму деньги у постороннего человека, да еще к тому же иностранца?!

— Прости, если я тебя обидел, — пробормотал Питер. — Просто я подумал, что…