КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио
Шрифт:
— Ого! — Я, кажется, догадался. — Похоже, вокруг этого Сэймона начинается какая-то игра, которую ведут между собой руководители КГБ в Москве и здесь в Токио. Впрочем, мне она только на руку: ведь с Сэймоном-то общаюсь один я! Может быть, в последнюю очередь и мне выпадет за него какая-нибудь награда?..
— И вообразите, давай присвоим твоему Сэймону агентурный псевдоним, — продолжал Николай уже миролюбивым и свойским тоном. — Зачем зря упоминать в переписке такую известную фамилию?..
По правилам КГБ это означало, что Сэймон зачисляется в категорию важных вербовочных разработок и докладывать о нем можно, не стыдясь, теперь
Однако выдумать псевдоним для такого большого человека совсем не просто! В нем, во-первых, должен содержаться намек на значительность самой личности, а во-вторых, он должен быть необычным, чтобы его легко запоминало начальство.
Известно, например, что наполеоновский министр иностранных дел Талейран, как агент русской разведки, был известен под псевдонимом Анна Ивановна. Нынешней советской разведке он бы не подошел: и длинно, и непонятно, и писать его долго.
А между тем дать ответ Николаю надо было немедленно.
«Кит», «Лев», «Слон», «Шах» — замелькали в сознании коротенькие слова, словно в детском кроссворде.
— Слон, пожалуй, подойдет! — согласился Николай. — А теперь подумаем, зачем нам вообще нужен этот Слон! — заговорил он снова посуровевшим голосом. — Строго говоря, для научно-технической разведки он никакого интереса не представляет: ведь не станет же он воровать промышленные секреты! Он явно создан для наших конкурентов, политической разведки, но мы им Слона не отдадим! Мы не позволим им отчитываться перед Центром за наш счет, как будто это они сами приобрели источник информации в окружении министра!..
Николай сложил холеными пальцами кукиш и махнул им вбок, сверкнув золотой запонкой, — туда, где за пару километров отсюда, в Роппонги, располагалось советское посольство с укрывшейся на его десятом этаже резидентурой политической разведки.
— Этою Слона мы сделаем связником между Н. и Брежневым! — удовлетворенно продолжал Николай. — Создадим через него прямой канал связи между руководителями стран в обход Министерства иностранных дел Ведь японцы с нами на официальные контакты не идут, а мы возьмем да и предложим им возможность неофициальных контактов через КГБ! Представляешь, как это будет в Москве оценено!.. — Николай торжествующе посмотрел на меня и уже будничным голосом добавил: — Вот все это и изложи Слону на следующей встрече… Да, кстати! — продолжил он оживляясь. — Ведь по японскому обычаю ты можешь что-нибудь ему подарить! Преподнеси бутылку редкого армянскою коньяка! У нас в резидентуре есть небольшой запас из резервного фонда ЦК КПСС…
Я молча кивнул, пытаясь сообразить, как бы потактичнее возразить Николаю, доказав, что коньяк в данном случае не подходит.
Ведь японцы в массе своей этот напиток еще не распробовали, и может быть, даже высокообразованному Сэймону он по-прежнему чужд.
Он именуется в Японии словом «бренди», что в сознании живущих здесь людей ассоциируется с чем-то второсортным.
Гордая надпись на этикетке с изображением никому здесь не известной горы Арарат будет понята как символ некоего провинциальною пойла, вроде деревенского самогона, купленного в одной из дальних провинций советской империи, а не в Москве, для того, чтобы поменьше тратиться на подарок…
Из алкогольных напитков тут самым солидным считают виски, которое, к сожалению, никак не ассоциируется с Советским Союзом и нужного воспитательного воздействия произвести не может…
— Для того чтобы подарок был
— Согласен! — широко улыбнулся Николай. — Так будет лучше…
Дело в том, что японцы до сих пор относятся к черной икре с религиозным благоговением, считая ее, как и сто лет назад, знаком неслыханного богатства. И хотя за это время почти все они тоже сильно разбогатели и могут позволить себе очень многое, икра по-прежнему кажется им знаком безумной роскоши. Когда преподносишь банку икры пожилому миллионеру, он смущенно вертит ее в руках и растроганно говорит, что сам ее есть не будет, а передаст маленькой внучке, хотя без всякого ущерба мог бы купить хоть тысячу таких банок. Но эта трата покажется ему расточительно-глупой, и сама мысль о ней никогда не придет в голову.
Икру я мог бы заказать в Москве, написав туда официальное отношение от резидентуры, и месяца через два получить неспешно выполненный заказ: ведь даже в буфетах КГБ дефицитная черная икра не залеживается на прилавках. Но главное состояло в том, что она и упакована была бы небрежно, как принято у нас. Скорее всего, офицеры хозяйственного управления свалили бы банки с икрой в картонную коробку, написали на ней «секретно» и послали сюда, в советское посольство в Японии, дипломатической почтой. Если бы я преподнес Сэймону пяток вот таких голых банок, лишенных положенной здесь почтительной атрибутики, он воспринял бы это как оскорбление.
Поэтому в Москву я обращаться не стал, а купил несколько баночек черной икры в шикарном супермаркете «Кинокуния». Заботливые продавщицы бережно уложили стеклянные банки в изящную коробочку, устланную изнутри белой стружкой, обернули подарочной бумагой, обвязали лентами и прицепили бантик…
Получив такой изящный и, по японским представлениям, бесценный подарок, Сэймон чуть ли не разрыдался. Он и виновато морщил лоб, как бы прося прощения за то, что вверг меня в безумные траты, и сокрушенно качал головою, выражая сочувствие обедневшей семье Но за столом держался раскованно, как и подобает гостеприимному хозяину…
Ресторан, куда он привел меня, петляя по узеньким переулкам Канды, оказался небольшим, но весьма престижным.
В нем было не больше десятка низких полированных столов, довольно далеко отстоящих друг от друга, что при обычной японской тесноте считается признаком роскоши. На каждом из них стояла большая лампа под красным шелковым абажуром, создавая редкостную и изысканную атмосферу уюта, который доступен не каждому.
Зал был совершенно пуст. Сэймон уверенно повел меня в самый дальний его конец, к столику, стоявшему в небольшой нише. Широким жестом он пригласил меня садиться.
Тотчас появился повар в белом костюме и поднял лакированную столешницу. Под ней оказалась электрическая жаровня.
Включив ее и оставив нагреваться, он удалился, а через минуту вернулся, толкая перед собой высокий столик на колесах, устланный белой скатертью. На ней на огромном металлическом блюде лежал толстый кусок мяса, издали похожий на розовый мрамор.
Это был знаменитый на весь мир бифштекс Кобэ, для которого коров через равные промежутки дней вместо воды поят пивом, отчего в мясе появляется множество ровных и очень тонких белых прожилок. Растопленные на сковороде, они превращаются в ароматный, сладкий, ни с чем не сравнимый горячий сок.