Киевский котёл
Шрифт:
После единственного боя и нескольких дней изнурительного марша моя рота была вооружена намного лучше, чем в момент высадки из эшелона в Бродах, когда одна винтовка Мосина приходилась на десятерых моих бойцов. Теперь дела обстояли лучше – вооружен винтовкой был каждый третий боец моей роты. К каждой винтовке полагалась обойма патронов, и мы могли дать хоть какой-то отпор «мессершмиттам», время от времени нападавшим на нашу колонну. Примерно так пикирует стервятник на стадо курей. Мы рассыпались по степи по обе стороны дороги. Кто мог стрелять – стрелял. После окончания каждого налета мы собирали раненых бойцов и здесь же, в степи, хоронили убитых. Так шли мы маршем, оставляя по обочинам дороги безымянные могилы.
Хочется
Копать твердую степную землю саперной лопаткой невыносимо тяжело, особенно после долгого дневного перехода. Болит спина, кровавые мозоли на руках, а тут еще я хожу от одного окопчика к другому да подгоняю матерком. В летних сумерках слышны пение цикад, тяжелое дыхание служилых людей и скрежет лопат о сухую землю.
Тяжкий труд окончен. На небо высыпают крупные, чужие звезды. В степи тишина. Лишь сонная птица нет-нет да нарушит покой ночной тишины. Мои бойцы замертво валятся в свои отрытые окопчики. Так расстрелянные пленные валятся в вырытые для себя могилы. Но они пока живы. Дышат. Они спят.
Утром, построив роту перед вырытыми ночью окопами, я объяснил, откуда командование ждет появления врага. Наша задача – не пропустить или задержать немцев до прихода подкрепления. А по дороге снова движется нескончаемый поток отступающих частей и беженцев. Они создают монотонный гул, пыль стелется от сотен и тысяч ног и колес. К полудню интенсивность движения на дороге падает. Солнце печет наши незащищенные головы и спины. Мучит жажда после съеденной утром ржавой селедки. Все мы ждем появления немцев и вглядываемся в далекое степное марево. Тишину нарушает только пение жаворонков.
Около полудня над вершиной ближнего холма поднялось пыльное облако. Затем мы услышали грохот моторов, и почти сразу появились танки. На серой броне ясно выделялись черные с белой окантовкой кресты. Немного отстав от танков, перебежками двигалась пехота. На ходу, сделав несколько выстрелов из орудий по окопам, танки зашли на нашу позицию с двух сторон. Мои бойцы открыли беспорядочный огонь из винтовок. У нас было мало гранат, да и те хороши только против пехоты – противотанковыми гранатами нас не обеспечили. Танки, как по команде, одновременно развернулись и с двух сторон стали утюжить наши окопчики. Каждый из них резко тормозил возле окопа и несколько раз прокручивался на одном месте, пока от окопа ничего не оставалось. Так они заживо хоронили моих бойцов одного за другим… Пройдя по всей линии нашей обороны, танки ушли за тот же холм. Наступило зловещее затишье. Я не слышал того разрыва. Помню лишь лицо моего товарища-политрука. Чем-то похож он на тебя, Егор. Только, пожалуй, постарше будет. Он-то и помог мне выжить. С ним-то мы вывели нашу роту и остатки других, прибившихся к нам из окружения, в котором оказались, прикрывая отход наших частей…
Итак, следующие двое суток мы провели в попытках вырваться из окружения. Только к ночи второго дня молодой местный хлопчик вывел нашу часть из окружения.
Короткими перебежками переправляемся через шоссе. Приходится перебегать небольшими группами, два-три человека – по шоссе почти без перерыва идут колонны немецких машин, военная техника, снуют мотоциклисты. Немцы неудержимо продвигаются на восток. Перед броском через шоссе пришлось залечь в низине и в вязкой болотной жиже дожидаться перерыва в движении транспорта. Выбрав удобный момент, мы быстро перебежали на другую сторону шоссе. Там нам приходится на четвереньках карабкаться по склону крутого косогора. Спешим, скользим, скатываемся вниз. В любую секунду могут появиться немцы. От моей роты после нескольких тяжелых боев осталось около полутора десятка бойцов и небольшая группа командного состава. Сколько могил пришлось выкопать в родной земле! А сколько молодых ребят остались непохороненными при отступлении! Я попал на фронт, не имея никакого боевого опыта. Совсем другое дело – мой политрук. Тот прошел финскую. Он-то и навел меня на единственно верное решение…
Но сначала все мы благополучно переправились через дорогу и постепенно углубилась в лес. Местный паренек, простившись с нами, пожелал быстрее выйти к своим и растаял в сумраке ночи. Я объявляю шепотом привал. Бойцы упали на землю там, где застала каждого команда. Заснули все моментально, не обращая внимания на разразившийся летний ливень. Но нам с политруком было не до сна. Так мы и совещались до утра, накрывшись вдвоем одной палаткой. Перед тем как исчезнуть, наш проводник сообщил, что неподалеку находится богатое село – центральная усадьба местного колхоза. Утром я послал двоих самых сообразительных бойцов в село разведать, есть ли там немцы, и достать чего-нибудь съестного. Мы толком и не знали, в какую сторону идти. Где фронт, где наши? Скоро мои посланцы вернулись и доложили: через это село прошло уже несколько отступающих частей, и продуктов у колхозников нет. Они смогли лишь напоить их парным молоком.
Выходит, советы политрука оказались в руку. Я построил своих бойцов. Пересчитал. Их оказалось семнадцать человек, и на всех две исправные винтовки. Тогда политрук произнес свою короткую речь: «Товарищи бойцы! Мы оказались в глубоком тылу противника. Немцы очень быстро продвигаются в сторону Киева. У нас нет никакой связи с командованием. С вооружением, как вы сами видите, у нас очень плохо: на всех две винтовки и один боекомплект. Продуктов нет совсем. Учитывая все это, приказываю вам пробираться в сторону линии фронта отдельными группами, по три-четыре человека. Разойдись!»
Шварцев замолчал. Безобразная щетина на его щеках снова подсветилась красным.
– Так как же ты попал в плен? – преодолев внезапный приступ тошноты, спросил я.
– А так и попал. Девять дней бродили мы четверо – к нам с политруком прибилась еще парочка ребят с Москвы – бродили от одной украинской деревни до другой.
Пробавлялись чем могли. Я приглянулся одному семейству из зажиточных. Предлагали остаться и взять за себя их дочку. Отказался. Отправился с товарищами за своей судьбой. А предала нас одна старуха. Мы к ней поздно забрели – увидели огонек и попросились. Пустила ночевать, накормила картохой, налила каждому по полстакана самогону. Немцы повязали нас в час самого крепкого сна.
Да, раннее утро в украинской деревне встретило нас шумной бранью и суетой. Чьи-то крепкие руки схватили меня, вытряхнули из забытья. Я и не понял, как оказался на дворе. На нас четверых пришлась дюжина конвоиров-автоматчиков. Так и вывели нас на пыльную улицу. Повели. Кругом сновали немцы, громко переговариваясь между собой. Пригляделся при свете дня к селу. Оно было большое, поэтому, наверное, немцы и выбрали его для расположения своей механизированной части. На центральной площади села стояли тягачи, грузовики, телеги, повозки.
Примерно через час нашу группу вывели к дороге. Там уже стояли несколько повозок, запряженных лошадьми, и небольшая колонна пленных красноармейцев, всего человек тридцать. Пленных расположили в середине этой колонны, и вся вереница тронулась по дороге на запад. Миновав село, дорога вышла в поле.
Помню, шагали мы быстрым шагом, едва поспевая за обозом. Солнце уже высоко. На выгоревшем небе ни облачка. Утреннюю прохладу сменил полуденный зной. Украинская степь дышит жаром. Сильно хочется пить, да и голод дает себя знать. Усталые и голодные брели мы, подгоняемые окриками конвоя.