Киллер навсегда
Шрифт:
— Я подумал… Понимаете, на нее иногда находило. Прямо-таки патологическое какое-то желание высказать в глаза неприятную правду. Именно неприятную. Обычно это происходило, когда она выпьет. Выпивала…
— Она сильно пила?
— В меру.
— Сколько комплектов ключей от квартиры было?
— Три. Вот мои. Вы нашли остальные?
— Да.
— Значит, сама пустила…
— У вас была любовница?
— Что? Понимаю, хотя и звучит это… очень жестоко. Нет, не было.
Через полчаса, подмахнув, не читая, написанное Волгиным объяснение, Локтионов ушел. Опер посидел, глядя в окно, выкурил сигарету,
— Оперативным путем проверить, когда прибыл… связи… где находился, — начальник РУВД, сам когда-то начинавший в оперативниках, покачал головой. — Станут в МУРе такой фигней заниматься! Исполнят, не выходя из кабинета. А что, появились сомнения? Мне Катышев утром докладывал, что дело раскрыто.
— Перестраховываюсь. Вдруг что интересное выскочит?
— Значит, будет отпускать, — задумчиво сказал Катышев на исходе третьего дня пребывания Казарина под стражей. — Вот сволочизм! Не валенки сперли — мокрушника отпускаем.
— Не он это, Василич, — устало сказал Волгин, — но кое-что, конечно, знает. Знает и молчит. Может, и убийцу настоящего видел.
— А ты что, сам там был? — ощерился Катышев. — Свечку держал? Там же голимая бытовуха, и некому, кроме этого засранца, было ее замочить. Не-ко-му!
— Между прочим, дверной замок вскрывали отмычкой. Я разговаривал с экспертами… из
— Пошел ты! Много эти царапины значат! Я тебе сотню причин могу назвать, откуда они появились.
— И «пальчиков» казаринских маловато. На картине его башмак отпечатался, на баре кое-где его «пальцы» есть. Но ни на шкафу, ни на ящиках… Там, Василич, в перчатках работали. Что ж, Рома в припадке ярости Инну придушил, а потом успокоился и шмонать в перчатках начал?
— По-твоему, такого быть не может? А если он заранее готовился? Денежки-то ушли, немалые, заметь, денежки!
— А по картине он зачем ходил?
— А чтоб такие, как ты, интеллигенты, сомневаться начали.
— Там был кто-то третий…
— Короче, как бы то ни было, но он засранец, и место его в тюрьме. Набери на него говна…
Указание, способное ввергнуть непосвященного человека в легкую панику, на самом деле было тактически грамотным и даже единственно верным в сложившейся ситуации, просто высказался начальник коряво, чисто для своих, понимающих. Собрать доказательства по другим эпизодам преступной деятельности подозреваемого, добиться ареста и уже потом, в условиях следственного изолятора, не торопясь, разрабатывать на убийство. Так поступают полицейские всех стран с незапамятных времен, и, вполне возможно, лет через сто, высадившись на Марсе, тем же способом разоблачат первого межпланетного вора. По крайней мере, если высаживаться будут русские опера, которые до скончания веков при раскрытии преступлений обречены пользоваться словом и кулаком, открывая пивные бутылки пистолетом доисторической конструкции.
— Через восемь часов «сотка» закончится. Боюсь, не успею.
— А чем ты занимался эти дни?
— Проводил обыски.
— Пошел ты! — Хлопнув дверью, ББ вылетел из кабинета, а Волгин отправился в гости к Казарину.
Комната для допросов представляла собой ярко освещенное помещение, обстановка которого состояла из накрепко прикрученных к полу трех стульев и металлического столика.
— А с вами я говорить не буду, — добавил он через минуту, обеспокоенный доброжелательным молчанием опера. — Категорически.
— Почему?
— Потому что вы мне не верите. А все, что хотел, я уже сказал следователю.
— И как ты думаешь, что теперь с тобой будет?
— Отпустят, — Рома передернул плечами. — Адвокат обещал.
— У тебя раньше бывали неприятности с законом?
— Без комментариев.
— Зачем тебе постоянный договор с адвокатом?
— Никогда не помешает его иметь…
— …особенно, когда платит кто-то другой, — закончил Волгин. — Очередная наивная дурочка. Вроде Инны.
— Да уж, Инна была наивной! — Пауза. — А сами-то вы кто? Что в этой жизни видели? Целый день вертеться между бомжами и бандитами: если первые «тубиком» не наградят, так вторые рано или поздно подстрелят. Днем вертеться, а по вечерам водку жрать за два двадцать, занюхивая рукавом уснувшего товарища. Это, что ли, жизнь?
— Каждый устраивается как может.
— Вот и я о том же. А больше мне нечего вам сказать.
— У тебя еще не худший вариант. По крайней мере, никого не грабишь и не насилуешь, наоборот, свет и радость ты приносишь людям.
— Кое-что умеем. Вот вы меня лет на пятнадцать старше. У вас сколько баб было? — Трехдневное воздержание давалось Роме труднее, чем привыкание к жидкой баланде, и если уж не суждено было заняться любимым делом, то хотя бы потрепаться очень хотелось. — Готов поспорить, что у меня — раз в десять больше. Мне всего двадцать два, а уже за три сотни зашкалило. Кому из нас будет что вспомнить, когда помирать придется?
— Дурак ты, Рома. Не о том сейчас думаешь.
— Может, и дурак, но своего не упущу.
— Меня, Рома, чтоб убить, очень постараться надо. А такому цыпленку, как ты, шею свернуть — как от пургена обосраться. Не задумывался об этом в свете последних событий? Ты бицепсами не играйся, они тебя не спасут.
— Какая такая Света? — Казарин искренне не понял.
— Ты ведь не убивал…
— Да что вы говорите!
— …тебя подставили. Крепко подставили. Я говорю «не убивал» не потому, что клятвам твоим поверил, а потому, что имел возможность рассмотреть тебя поближе. Человека задушить — не так просто, даже девчонку слабую. Надо внутри что-то иметь. Какой-то стержень, что ли, или заряд, отрицательно направленный. А у тебя нет ни черта, одна оболочка внешняя. Надави посильнее — и лопнет. Такие, как ты, конечно, тоже убивают, дурное дело не хитрое, но выглядит это совсем по-другому. Так что Инну ты не трогал.
— Вот спасибо большое! Что ж вы меня тогда в каземате держите? Невинного-то человека! Грех на душу берете.
— А где ж тебя держать? Отпустим — и не найдем потом. Разве что в виде трупа, который еще опознать надо… — Волгин достал «Житан», долго разминал сигарету, выражая полное равнодушие к исходу беседы и казаринской судьбе, закурил, не угостив задержанного. — Тебе сейчас не адвокат, а телохранитель нужен. Впрочем, и он не поможет.
— Вы что, хотите меня запугать, чтобы я признание подписал?