Киллер рядом – к покойнику (Сборник)
Шрифт:
Свиридов провел по лбу рукой и ответил:
– Белая горячка, Афоня. Наверно, просто белая горячка. Или снова дохлая крыса зашевелилась.
– Какая еще крыса? Ты что?
– Такая хвостатая, все прогрызает подряд. А как же крысе не грызть – ей нужно стачивать зубы, а если не будет стачивать – подохнет к чертовой матери.
– Какая крыса-то?
– Ну…
– Какая крыса-то?!
– Да стыдно говорить даже… как в первом классе, честное слово. – Владимир одним глотком вонзил коньяк в глотку и договорил: – Такая мертвая крыса
Никакие «мертвые крысы» не могли помешать Свиридову и Фокину прокрутить, быть может, последний роскошный вечер в их жизни по полной программе.
Илья уже давно сорвался домой, потому как почувствовал себя не очень хорошо, а Владимир и Афанасий остались в ночном клубе, в котором уже завертелась ночная жизнь, выскочили на сцену голые танцовщицы в блестках и страусиных перьях, заметались разноцветные лучи светового шоу, раз за разом выхватывая из тьмы то бессмысленно и липко улыбающуюся физиономию Фокина, то хищно ухмыляющееся лицо Свиридова с блестящими глазами и неопределенной блаженной улыбкой на губах.
Губах, еще недавно кривившихся надуманной злобой, горечью и недоумением.
Вспомнила баба, когда девкой была, как говорится в народе…
Владимир забыл о глупой крысе-совести, философствованиях и перспективах работы дворником или там жиголо.
Он наслаждался жизнью.
– Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи… как завещал великий Эпикур, – весело говорил он сидящей у него на коленях девушке из подтанцовки, яростно терзая ее и без того скудную амуницию – «веревочные» трусики и некое подобие ожерелья, прикрывавшее голую грудь. – Правда… М-маша?
– Я Саша.
– Ну Даша так Даша, – согласился Владимир и порвал ожерелье.
– «Даша» в переводе с церковнославянского языка переводится как «дает», – отозвался Фокин. – Глагол… третьего лица… единственного числа… ф-ф-ф-ф…
– Еще бы! – фыркнул Свиридов.
В этот момент к нему подошел вежливо улыбающийся амбал из службы безопасности заведения и сказал:
– Простите, но у нас в клубе не принято сажать на колени девушек из шоу.
– А шоу трансвеститов у вас есть? – не замедлил влезть Фокин.
Маша-Даша-Саша попыталась было соскользнуть с коленей Свиридова, но тот легко придержал ее левой рукой и громко сказал:
– Не принято? Странно. А вот в Амстердаме, помнится, есть клуб, в котором по периметру расположены прозрачные кабинки. В центре зала танцуют стриптиз, а по пери… периметру трахаются. Хорошее местечко, между прочим. Только один минус… педерастов туда пускают… просачиваются, гниды. Я аж чуть импотентом не стал, как увидел их, понимаешь ли, копулятивные игрища…
– Я вам повторяю, что у нас не принято сажать девушек на колени прямо в зале. Вот если вы пожелали бы, предположительно…
– Да что это такое? – искренне возмутился Свиридов. – Сижу, никого не трогаю, починяю примус. И еще считаю своим долгом предупредить, что кот древнее и неприкосновенное животное…
В голове Владимира что-то переклинило, и, вероятно, он еще долго бы распространялся на темы из репертуара булгаковского кота Бегемота, если бы вежливый господин из секьюрити не махнул рукой и из полумрака не выросло несколько темных фигур.
Саша-Маша-Даша трусливо пискнула и, сорвавшись с коленей Владимира, упорхнула к сверкающей блестками – сработанной под красноватый гранит или в самом деле гранитной – стене и исчезла.
– Ну вот, – сказал Владимир, – как говорят, инцидент исчерпан, любовная лодка разбилась о быт… и ни к чему перечень взаимных болей, бед и оби… э-э-э! Вы че, мужики!
– Пожалте с нами, – сухо сказал вежливый господин, в то время как двое других схватили Свиридова под руки, подняли и тряхнули так, что тот глупо икнул, а перед глазами феерично, как в калейдоскопе, размыто метнулась круглая сцена с неистовствующими на ней красотками и огромным полуголым негром в набедренной повязке из свисавших до коленей листьев банановой пальмы.
– Да вы че… – начал было Свиридов, но один из амбалов заломил ему руку так, что Владимир едва не прокусил от боли губу, а второй поводырь деловито выговорил:
– Тебе же три раза говорили, мужик: не беспредельничай. Жаловались уже на тебя и твоего дружка. Так нет же, по-хорошему не понимаешь. Придется по-плохому…
– Язык до киллера доведет, – назидательно проговорил заломивший правую руку Владимира секьюрити. – Придержи базар… Тут тебе не там.
Свиридов повернул голову так, что хрустнули шейные позвонки, и, бросив поверх коротко остриженных черепов охраны мутный, тупой взгляд, в котором бродила и уже начинала угрожающе выцеживаться наружу слепая, животная злоба, проговорил:
– Может, немного остынете, а, мужики? Может, не надо со мной вот так… это самое…
Охранники продолжали молча тащить Владимира к выходу; Свиридов только видел, как разноцветные отблески ложатся на широкую спину впереди идущего господина, который, по всей видимости, был тут начальником службы безопасности.
Холодный озноб ненависти внезапно судорогой пронзил тело Свиридова, комкая горло, подступила жуткая, раздирающая гортань хриплая, тошнотворная ярость, – и что-то мерзкое, разрастаясь, как плесневый грибок, потянуло от желудка к голове, заливая глаза и уши, продираясь в каждую клеточку организма, даже в кончики пальцев и волос.
Владимир выпрямился и чужим, изломанным голосом каркнул чудовищное ругательство… Тряхнув руками и плечами так, что оба охранника отлетели от него, едва устояв на ногах, бросился к ближайшему столику, перевернул его и швырнул в надвигающегося на него главного охранника.
Тот с трудом увернулся, Свиридов замахнулся было вторично, но тут подоспели охранники.
Один из них, крякнув, с оттягом ударил Владимира в основание черепа, и Свиридов упал лицом на пол – и тут же получил несколько прямых ударов ногами в корпус: по почкам, по печени, по ребрам…