Киллер рядом – к покойнику (Сборник)
Шрифт:
Владимир передернул плечами.
– Наследство дядино вы красиво промотали, – продолжал Евгений Ильич, – мне докладывали, что мало кто умеет с таким вкусом и размахом просаживать суммы, которых любому добропорядочному человеку на всю жизнь хватит. Вы великолепный авантюрист, Владимир Антонович.
– Благодарю.
– Вы прекрасный ававнтюрист, Владимир Антонович, не сочту излишним это повторить. И оттого я не могу понять, почему вы отказываетесь принять сделанное вам предложение. Вы хотя бы представляете, какие деньги мы вам можем
– По сути дела, Владимир, тебе ради сохранения твоей жизни предлагают именно то, что раньше ты делал бесплатно, как говорится, во имя идеи, а потом, уже будучи частным киллером, – за куда меньшие деньги, – прозвучал негромкий хрипловатый голос за спиной Володи, и Свиридов медленно обернулся.
В двух шагах от него стоял невысокий плотный человек со смуглым ястребиным лицом, полускрытым большими дымчатыми очками в старомодной оправе.
Свиридов не мог не узнать этого человека.
Это был «серый кардинал», духовный отец и идеолог «Капеллы», доктор философских и юридических наук Михаил Иосифович Климовский.
– По сути, ты не хочешь официально оформить себя в статусе бандита и убийцы, кем ты, по сути, являлся всю жизнь, – продолжал он. – Конечно, бандитом и убийцей тебя можно признать, если оперировать понятиями обывательской морали. Мы выше всего этого. Ведь волка нельзя назвать убийцей, он полезен. Он чистильщик. А ты, Владимир, хорошо запомнил и удачно применил мои «капелловские» уроки. Думаю, ты погорячился, когда стал отвергать предложения уважаемого Евгения Ильича, не дослушав их до конца. Мне было неприятно узнать, что ты так низко пал. Я говорю об этом алкогольном психозе в ресторане и инциденте с охраной. Но я протягиваю тебе руку и хочу, чтобы ты ее принял. Мы возвратимся, Свиридов.
Владимир неожиданно рассмеялся.
– Вы, Михаил Иосифович, и вся ваша нынешняя канцелярия ничуть не изменились. По-прежнему вся та же рабочая схема… не мытьем, так катаньем.
– Понятно, – кивнул Климовский. – Но я думаю, в конечном итоге ты примешь наше предложение. Тем более что у тебя нет другого выхода. Ты под колпаком. Я не угрожаю, о нет. Я просто напоминаю о той заботе, которую мы проявили по отношению к твоей персоне.
Он помолчал, а потом уже другим, полузабытым, зловеще вкрадчивым голосом проговорил:
– Так что я уверен, что ты примешь предложение Бородина.
– Ведь были ж схватки боевые, и говорят, еще какие… – пробормотал Владимир.
– Это к чему? – поинтересовался Евгений Ильич.– …недаром помнит вся Россия про день Бородина, – хитро прищурив глаза, завершил лермонтовскую цитату профессор Климовский. …Как показало будущее, Климовский оказался прав: не вся Россия, но по крайней мере деловой мир Москвы запомнил день, когда Евгений Ильич Бородин предложил Владимиру Свиридову работать на стоящую за ним организацию…
Глава 5
Дворник московской прокуратуры, или Полгода спустя – Афо-о-о-оня-а!!! – раздался с кухни завывающий и отчаянно дребезжащий насквозь
Из-за невнятности дикции слово «герой» сильно смахивало на «геморрой».
Фокин глубоко вздохнул и широкими неверными шагами направился на кухню, где он с живущим в соседней комнате коммуналки стариком Егорычем (чьего имени никто не помнил, да и особо не стремился запомнить) третий час пил дурной, зеленоватый, отвратительно пахнущий самогон.
Также наличествовали другие соседи – испитая баба блядского поведения, которую все звали просто Маней, и ее то ли сынок, то ли сожитель, коротко бритый тинейджер с потасканной харей и отсутствием двух передних зубов в верхней челюсти.
Эти два часа протекли в истерическом, недобром веселье. Хихиканью пьяной бабы и хмыканью ее сынка (вариант – сожителя) аккомпанировало ни на секунду не замолкавшее пьяное бормотание старика Егорыча, повествующего собутыльникам едва ли не о том, как в юности он храбро вывел полки на Куликово поле и сразил там злобного татарского хана Фиделя Кастро-оглы.– …Афо-о-о-оня!!
– Что орешь, старый хрен? – устало выговорил Афанасий, входя в кухню и присаживаясь на колченогий табурет. – Слышу я все.
В сортире глухо забормотал страдающий энурезом сливной бачок, в его заунывную жалобу вплелись характерные звуки, кои издает перенасытившийся алкоголем организм и теперь судорожно извергающий все, что ни содержалось в желудке, – а старичок Егорыч громыхнул сухоньким кулачком по столу и прогрохотал:
– Ех-х-х-х!!! Не та м-м-молодеш-шь уже п-пошла… не та!!!
Фокин поднял на Егорыча налившиеся кровью глаза и выговорил:
– Это тот… бритый который… блюет?
– А я о чем? Разъедал тут плешь, понимашь: дескать, в-выпью все, что ни есть, а сам – на втором литре… сломалс-с-си!
Баба, привалившаяся в углу к стене, подняла на Афанасия лицо, в котором не осталось ни капли осмысленности и, запинаясь и икая, выговорила:
– И-и-их… Саню мояво… напоили… сгубили… ты, старый хрыч… н-на…
– Заткнись, блядь!!! – вдруг рявкнул Фокин так страшно, что невольно испугался сам.
Баба вздрогнула, подалась вперед, а потом начала заваливаться на бок, на пол.
– Нажралась, тварь, – грустно констатировал Афанасий и, взяв брезгливо недопитый стакан самогона, махнул его одним коротким движением. – Да и я тут с вами… гнию… скоты…
– И-и-и, не грусти, Афоня! – бодрячком задребезжал Егорыч. – Помнится, как при штурме фрицевой главной канцелярии… рейхстага вроде какая-то была, што ли… – забубнил старикашка, – я тама прорвался в бункер самого Гитрела… Гирт… Гинтлера… на бонбардировщике… а Ваня сказал… и тогда мы по сто грамм… Гитрел капут… сучий потрох. А, Афоня?