Кино, вино и домино
Шрифт:
– «Я буду единственной», – с нажимом поправил Бабушкин, оттаивая.
– Простите, весь день трясся в машине из Неаполя, все мозги растряс, – оправдался Картонов. – Говорят, вы запускаете новый фильм? В Риме? Я туда тоже собираюсь… Завтра. Можем взять машину вместе. По дороге есть несколько изумительных ресторанов, был бы рад пригласить вас туда.
– Ну, я не знаю… У нас там… рабочий график, – лениво ответил Бабушкин и вопросительно посмотрел из-под очков на Борюсика.
– Отличная идея! У нас в машине как раз два лишних места! Но только я бы сам хотел
– Люди какого уровня? – поднял бровь Картонов.
– Очень серьезные. Поверьте, я давно живу в Италии. Можно сказать, «вхож». По горизонтали и по вертикали, – блеснул глазами Борюсик. – Вы человек большого искусства, а здесь другие законы. Сами понимаете… Другая структура общества.
– Я понимаю, о чем вы, – кивнул Василий Картонов. – По горизонтали мне не надо. Мне лучше по вертикали. Из окружения папы римского у вас никого? Я бы хотел передать ему золотой альбом с фотографиями моих работ.
– Есть человек из его пресс-службы. Оформим! – закивал Борюсик.
Они защебетали с Картоновым, как две гули, что выглядело довольно странно.
Ольга спросила шепотом:
– А ты часто бываешь в Риме?
– Никогда в жизни не был. Но мне надо! Там заказчиков – жопой ешь! У мафиозников денег как у наших олигархов. Олюшка, ты мне напиши на салфетке названия фильмов Бабушкина. Я ему завтра впарю. Я тебя обожаю, – шепнул Картонов в ответ. – Вернусь из Рима, и ты опять моя!
Ольга усмехнулась. Планов на Василия у нее не было, она знала его тело, как порядок чашек и тарелок в собственной кухне. Если чего и хотелось, то чего-то азартного, новенького, а Василий казался вчерашним днем.
Она достала из сумки ручку и начала прилежно записывать названия и краткое содержание фильмов Бабушкина, чтобы незаметно сунуть Картонову в карман. Даша за соседним столом метала глазами громы и молнии. Василий наконец заметил это, встал и начал ставить жирные точки.
– Я подумаю о материале! Мы не расстаемся! – чмокнул он Наташу и повернулся к Бабушкину: – Завтра часиков в десять выезжаем? Нормально? Встречаемся в холле у рояля.
– Отлично! – закивал Борюсик. – Только пару-тройку ваших альбомов можно взять? Для наших людей большая честь познакомиться с лучшим скульптором России!
– Нет проблем! – Василий было двинулся из-за стола, но тут Дина подвела высокого радостного итальянца, а Борюсик и Бабушкин бросились к нему обниматься.
– Ольга, это тот самый великий Массимо, которого я вам обещал! Звезда итальянской оперы! Поет в Ла Скала! Лучшие связки побережья! Завтра едет с нами в Рим! – представил гостя Бабушкин.
Василий изящно вернулся на свой стул и уже через три минуты тряс руку Массимо, называя его Максимкой. И попросил Борюсика перевести певцу, что он – Василий Картонов – лучший российский скульптор, можно сказать, русский Микеланджело Буонарроти, и что его «Хрустальные слезы» – главный приз кинофестиваля.
– Массимо, спойте! Мы столько о вас слышали! Мы так вас ждали! – попросила Наташа по-английски со свойственной ей непосредственностью.
– Я
Василий, восхищенно созерцая его, обнял Наташу и Ольгу. Подвыпивший зал затих, а потом взорвался оглушительной овацией. Но Ольга была меломанкой – и с первых тактов поняла, что Массимо мил в ресторанном формате, дивно смотрится, открыт, энергетичен, но… близко не лежал к Ла Скала!
У него не было хорошей школы, голос кое-где дребезжал и рассыпался. Это озадачило. Ведь Бабушкин по первому образованию музыкант, когда-то ставил фильм-оперу и в отличие от большей части присутствующих разбирался в музыке. Зачем он соврал про Ла Скала?
– Ну как? – хитренько спросил Бабушкин Ольгу.
– Вы же сами знаете как… – обиженно ответила она.
– У вас, Ольга, два огромных недостатка, перекрывающих женскую привлекательность. Хороший вкус и патологическая трезвость. Каждый раз вы меня ими раните! – захохотал Бабушкин.
– Он будет петь в вашем новом фильме? Вам, наверное, мафия заплатила за это миллион, – скривилась Ольга.
– Если бы… – вздохнул Бабушкин, – если бы хоть полмиллиона! Или хоть сто тысяч…
– А вы просили?
– Вы забыли принцип российского зека? Не верь, не бойся, не проси!
– А при чем тут зеки?
– А разве я не зек в нашем кинематографе? Посмотрите, сколько лет запрещали мои фильмы.
– Когда это было? С тех пор вы уже все награды получили…
– Не все! А кто мне вернет мою молодость? – прищурившись, спросил он.
– А мне? – ответила Ольга, не желая отдавать ему статус особо пострадавшего.
– А вам зачем? Вы же добрая. Вы же всех любите, всех спасаете! А современный художник стоит ровно столько, сколько денег вложили в его раскрутку. Так вот, в меня никто ни копья не вкладывал!
Начав петь, Массимо уже не мог остановиться, как Кобзон. Народ встал вокруг их стола, пьяно подпевая. Кто-то принес гитару. Начался полный шабаш. Ольга оглянулась. Сзади за столом сидел носатый хозяин гостиницы в белых штанах, возле него, опередив Олесю, таращила глаза Вета в дольчегаббане с красноречиво спущенной бретелькой. А рядом курил сигару спорящий о чем-то с Лерой и Джакопо обманувший их сегодня голубоглазый водитель!
– Смотри! – дернула она Наташу. – Невероятно! Этот водила сидит с ними за одним столом!
– Семья! Не то что у нас… – Наташа перевела грустный взгляд на стол, где прежде сидела мечущая громы и молнии Даша с зеленым попугаем на плече, а теперь об этом напоминала только забытая на стуле черная шаль, подмигивающая стразами.
Ольга оглянулась. Круговая панорама вполне отвечала буйному полусамодеятельному пению Массимо. Шиковский обнимался с молоденькой журналисткой. Народный кинокритик Сулейманов мурлыкал с Печориной, держа за руку «золотую рыбку». Андрей Николаев мимо ритма вальсировал с зависшей на нем Олесей.