Киноповести
Шрифт:
Корней Яковлев, грустный, как будто постаревший за эти дни, стукнулся в дверь дома Минаева Фрола. Из дома не откликнулись.
— Я, Фрол!— сказал Корней.
В горнице сидел Михайло Самаренин. На столе вино, закуска.
— Дожили,— вздохнул Корней, присаживаясь к столу.— Налей, Фрол. Он там гуляет, страмец, а тут взаперти, как...
— Долго не нагуляет,— успокоил Фрол, наливая войсковому большую чарку.— Это ему не шахова земля — голову враз открутют.
— Ему-то открутют — дьявол с ей, об ей давно уж топор плачет. У меня об своей душа
— Чего слышно?— спросил Михайло.
— Стал у Паншина. Ваську ждет. Ты говоришь — открутют... У его уж сейчас тыщ с пять, да тот приведет... Возьми их! Сами открутют кому хошь. Беда, братцы мои, атаманы, большая беда. Ишшо одна беда могет быть...— Корней оглянулся на дверь горницы.
— Никого нету,— сказал Фрол.
— Письмо перехватили от гетмана да от Серка к Стеньке.
У Фрола и Михаилы вытянулись лица.
— Чего пишут?
— Дорошенко не склонился, а Серик, козел чубатый, спрашивает: где бы, в каком урочище им сойтиться вместе.
— Вот какая моя дума: надо спробовать унять Стеньку. Фрол, поедешь...— заговорил Михайло.
— Ты что!
— Не тронет он тебя,— согласился со своим товарищем Корней.— Полный раздор с нами чинить ему тоже не с руки: он не дурак — оставлять за спиной обиженных. А поедешь ты от всех нас. С письмом Петра Дорошенки. Серково письмо я в печь бросил. Ехать надо сразу — чтоб успеть до Васьки.
— Не мне бы надо...
— Тебе, ты с им в дружках ходил. Сулился ж он не тронуть тебя. Поговори душевно... Хошь ба он, черт бешеный, на калмык повернул. Подтолкнуть бы его, пока он один-то... Ты, Михайло, собирайся в Москву: надо и об своих головах подумать. Все скажешь, как есть: ничего, мол, не могли поделать. Прибери казаков — и с богом. Без огласки чтоб.
Все трое посидели в молчании.
— Он когда на Москву-то задумал, где?— спросил Корней Фрола.
— А черт его знает? Его рази поймешь? Везде поносил ее... Царя, говорит, за бороду отдеру разок...
— Разок надо бы,— неожиданно сказал Корней.— Не худо бы... С головой вместе. Только шумом городка не срубить. Славный он казак, Стенька... Жалко мне его...
— Тут самая пора — себя пожалеть,— заметил Самаренин.— А то выходит: он — ногой в стремя, а мы — головой в пень.
В раннюю рань к лагерю разинцев подскакали трое конных; караульный спросил, кто такие.
— Аль не узнал, Кондрат?— откликнулся один с коня.
— Тю!.. Фрол?
— Где батька?
— А вон, в шатре.
Фрол тронул коня... Трое вершных стали осторожно пробиваться между спящими, направляясь к шатру.
Кондрат постоял, посмотрел вслед им... И вдруг его резнуло какое-то недоброе предчувствие.
— Фрол!— окликнул он.— А ну, погодь.
— Чего?— Фрол остановился, подождал Кондрата.
— Ты зачем до батьки?
— Письмо ему. С Украины, от Дорошенки.
— Покажь.
— Да ты что, бог с тобой! Кондрат!..
— Покажь.
Фрол достал письмо, подал Кондрату. Тот взял его и пошел в шатер.
— Скажи: мне надо с им погутарить!— крикнул Фрол.
— Скажу.
Скоро из шатра вышел Степан — босиком, в шароваpax, взлохмаченный и припухший от сна и с тяжкого хмеля.
— Здорово, Фрол.
— Здорово, Степан...
— Чего не заходишь?
Смотрели друг на друга внимательно, напряженно.
— Письмо. От Петра Дорошенки...
— Ты заходи!
Фрол, умный, дальновидный Фрол, мучительно колебался.
— Не склоняется Петро...
Степан понимал, что происходит с Фролом.
— Да шут с им, с Петром. Я и не надеялся шибко-то, ты ж знаешь.
Фрол незаметно, как ему казалось, зыркнул глазами по сторонам: лагерь спал.
— Я от Серка жду. От Ивана. Заходи.— Степан пошел в шатер. Нарочито беспечным шагом. Вошел.
Фрол остался на коне.
— Пронька,— сказал он молодому казаку,— иди передом.
Пронька не понял.
— Иди!— сдавленным голосом сказал Фрол.— А я погляжу...
Пронька слез с коня, пошел в шатер. Фрол остался на коне.
Фрол хорошо знал Степана. Случилось, как он ждал — нервы Степана напряглись до предела, он не выдержал: заслышав шаги казака, стремительно вышагнул навстречу ему с перначом. Обнаружив хитрость друга-врага, замер на мгновение...
Фрол разворачивал коня.
— Погоди, Фрол!— вскрикнул Степан, бросая пернач.
Фрол нахлестывал коня плетью... Казак, который оставался на коне, тоже развернулся... Выбежавший на вскрик атамана Кондрат приложился было к ружью...
— Не надо,— сказал Степан. Подбежал к свободному коню, прыгнул.
И началась гонка.
...Вылетели из пределов лагеря, ударились в степь.
Конь под Степаном оказался молодой; помаленьку расстояние между двумя впереди и третьим сзади стало сокращаться. Видя это, казак Фрола отвалил в сторону — от беды.
— Фрол!.. Я же неоружный!
Фрол оглянулся, подстегнул коня.
— Придержи, Фрол!.. Я погутарю с тобой!— еще крикнул Степан.
Фрол нахлестывал коня.
— В гробину тебя!— выругался Степан.— Не уйдешь!
И тут случилось то, чего никак не ждал Степан: конь его споткнулся. Степан перелетел через голову коня, ударился о землю. Некоторое время лежал, вцепившись руками в молодую зеленую травку. Конь стоял рядом.
Степан с трудом поднялся, поглядел вслед далекому уже Фролу. Подошел к коню, намотал на левую руку повод, развернулся и тяжко, с придыхом ударил кулаком в добрую, неповинную морду. Конь захрапел, хотел дать вдыбки, но Степан держал его сильной рукой и бил другой, и бил яростно, исступленно... Конь храпел, рвался из узды. Человек бил и бил. Наконец животное, обезумев от боли, кинулось грудью на человека. Степан не успел отскочить. Конь сшиб его, проволок несколько метров на поводу... Степан не отпускал повода. Конь развернулся задом, навесил обеими ногами... Удар одного копыта пришелся по голове вскользь. Степан выпустил повод и остался лежать на земле. Конь отбежал несколько и остановился.