Киноповести
Шрифт:
Удар в голову выхлестнул Степана из сознания... Впрочем, не то: пропало сознание происходящего здесь, сейчас, но пришло другое... Ударил в уши оглушительный звон. Степан понял, что он лежит и что ему не встать. И он увидел, как к нему идет старший брат его, Иван. Подошел, склонился... Что-то спросил. Степан не слышал: все еще был сильный звон в голове. «Я не слышу тебя»,— сказал Степан и своего голоса тоже не услышал. Иван что-то говорил ему, улыбался... Наконец звон в голове поубавился.
— Братка,— сказал Степан,— ты как здесь? Тебя же повесили.
— Ну и что?— спросил Иван, улыбаясь.
—
— Ну!.. Тебя зашибить не так легко. Давай-ка будем подыматься...
— Не могу, силов нету.
— Эка!— все улыбался Иван.— Чтой-то раскис ты, брат мой любый. Ну-ка, держись мне за шею... Держись крепче.
Степан обнял брата за шею и стал с трудом подниматься. Брат помогал ему.
— Во-от,— говорил он ласково,— вот и подымемся...
— Как же ты пришел-то ко мне?— все не понимал Степан.— Тебя же повесили.
— Будет тебе: «повесили», «повесили»!— рассердился Иван.— Стой вот! Стоишь?
— Стою!
— Смотри... Стой крепче.
— Ты мне скажи ишшо чего-нибудь.
Иван засмеялся:
— Держись, знай. Не падай...— И ушел.
А Степан остался стоять. Он и вправду стоял.
Конь по-прежнему был на месте. Степан долго привыкал к стоячему положению... Привык, окреп, пошел к коню. Конь весь напрягся...
— Не бойся, дурашка,— ласково заговорил Степан.
Почуяв доброе в голосе человека, конь остался стоять. Степан обнял его, поцеловал в лоб, в шею, в глаза, бесконечно добрые и терпеливые.
— Прости меня... Прости.
Человек плакал. От слабости, что ли.
Потом шли рядом — конь и человек. Голова к голове. Долго шли.
Солнце вставало над степью. Огромное красное солнце.
К Волге вышли, глядя на ночь. (В версте выше Царицына.)
Начали спускать на воду струги и лодки. Удобное место спуска указал бежавший из Царицына посадский человек Степан Дружинкин. Он же советовал атаманам, Разину и Усу:
— Вы теперича так: один кто-нибудь рекой пусть сплывет, другой — конями, берегом... И потихоньку и окружите город-то. Утром они проснутся, голубки, а они окруженные, ххэк...
Дружинкин не мог укрыть радости, охватившей его.
— Воеводой кто теперь сидит?— спросил Степан.
— А Тимофей Тургенев. На своих стрельцов, какие в городе, у его надежа плохая, он сверху других ждет. Да когда они будут-то!
— Много идет?
— С тыщу, говорят. С Иваном Лопатиным. Надо бы, конечно, до их в городок-то войтить. Ах, славно было б, Степан ты наш Тимофеич, надежда ты наша!.. Отомстились бы мы тада!..
— Родионыч, поплывешь со стругами,— велел Степан.— Я с конными и с пешими. Шуму никакого не делай. Придешь, станешь, пошли мне сказать.
Утром, проснувшись, царицынцы действительно обнаружили, что они окружены с суши и с воды.
Воевода Тимофей Тургенев и с ним человек десять стрельцов, голова и сотники, да прислуга, да племянник, да несколько человек жильцов — смотрели с городской деревянной стены, как располагается вдоль стен лагерь Разина.
— Сколь там на глаз?— спросил воевода у головы.
— Тыщ семь, а то и боле.
Воевода вздохнул.
— Неделю не продержимся...
В городе гудел набат.
Разинцы в свою очередь внизу оценивают обстановку.
— Ну?— спросил Степан.— Какие думы, атаманы?
— Брать,— сказал Шелудяк.— Чего на его любоваться-то.
— Брать-то — брать, а как?
— Приступом! Сейчас навяжем лестниц, дождем ночки — и с Исусом Христом!..
— Исус что, мастак города брать?— спросил Ус.
— А как жа! Он наверху — ему все видать.
— Хватить зубоскалить,— оборвал Степан.— Родио-ныч, Иван, какие думы?
— Подождать пока,— сказал Иван Черноярец.— Надо как-нибудь в сговор с жильцами войтить.
— Умное слово,— поддержал Матвей Иванов.— Стены — стенами, да ведь и их оборонять надобно. А есть ли у их там такая охота? Оборонять-то? А и есть, так...
Подъехал казак, доложил:
— Царицынцы, пятеро, желают Степан Тимофеича видать.
— Давай их.
Подошли пять человек посадских из Царицына.
— Как жа вышли?— спросил Степан.
— А мы до вас ишшо... Вчерась днем, вроде рыбачить ушли, да и остались... Нас Стенька Дружинкин упредил.
— Ну, рассказывайте.
Стырь с оравой зубоскалов переругиваются с царицынскими стрельцами.
— Что, мясники, тоскливо небось торчать там? Хошь загадку загадаю? Отгадаешь — умница.
— Загадай, старый, загадай.
«Сидит утка на плоту,Хвалится казаку:Никто нимо меня не пройдет:Ни царь, ни царица,Ни красна девица!»Отгадаешь — свою судьбу узнаешь.
— То, дед, не загадка. Во я тебе загадаю:
«Идут лесом,Поют куролесом;Несут деревянный пирогС мясом».Отгадаешь — тоже судьбу узнаешь.
— Стрельца несут хоронить!
Казаки заржали.
Стырь разохотился.
— А вот — отгадай. Отгадаешь — узнаешь мою тайную про тебя думу. Кто это такая:
«Поймал я коровкуВ темных лесах;Повел я коровкуНимо Лобкова,Нимо Носкова,Нимо Роткова,Нимо Ушкова,Нимо Бородкова,Нимо Грудкова,Нимо Плечикова;Привел я коровкуНа Ноготково,Тут я коровку-тоИ убил».— Скажите в городе,— наказывает Степан пятерым царицынцам,— войско, какое сверху ждут, идет, чтоб всех царицынцев в куски изрубить. А я пришел, чтоб отстоять город. Воевода ваш — изменник, он сговорился со стрельцами... Он боится, что вы ко мне шатнетесь, и хочет вас всех истребить, для того и стрельцов ждет.