Киноповести
Шрифт:
Посмеялись.
— Ну-ка, помогите.
Взялись за столб, подняли насколько можно и всадили в ямку.
— Будь здоров, Игнаха,— сказал при этом один из плотников.— Валяй на здоровье городских силачей, чтоб знали наших.
Ермолай разгладил бороду.
— У его шешнадцать орденов одних,— сказал он.— Вчера фотокарточку показывал.
— Медалей,— поправил Степан.
— Ну — медалей. Какого-то немца так, говорит, приложил — у того аж в пояснице что-то хрустнуло. Весь в меня, подлец. Я в парнях когда был, одного Сосняковского
— Ну, доделаешь тут,— сказал Степан.— Пойду.— Он пошел в дом за топором.
— Красивая, говоришь, жена?
— Да им глянется, а мне что?.. Восемьдесят рублишек ухнули вчера,— опять вернулся Ермолай к волнующей его теме.— Было дело.
— А где жена-то работает? Тоже циркачка?
— А шут ее знает, я не спросил. Ничто, уважительная бабенка. Меня — «папаша», «папаша»... Весь вечер от меня не отходила. Одетая с иголочки. Спят ишо.— Ермолай кивнул на дом.
Вышел Степан. Улыбался.
— Проснулся. Рассол дует.
Еще когда мужики только подошли, из дома вышла немая Вера, увидела посторонних, вернулась, надела вчерашнее дареное платье и прошлась по двору, вроде по делу. Потом ушла в дом, опять сняла его и пошла на работу в своем обычном.
...Шли по улице неторопливо. Разговаривали.
— Про Москву-то рассказывал?— все пытали Степана.
— Говорил маленько...
— А вот чо, правда или нет, говорят, на Кремле-то часы величиной с колесо?— спросил один невысокий, болезненный на вид мужичок.
— Я слыхал — больше,— возразил другой.
— Дык тогда какую же надо пружину, чтоб они ходили?
— Может, они не от пружины ходют. Может, специально движок какой-нибудь есть.
Немая, которая шла с ними вместе, свернула в переулок.
Под селом, из-за гор, вставало огромное солнце.
Там и здесь хлопали калитки, выходили на работу...
Ночью прошел небольшой дождик. Умытая земля парила под первыми лучами, дышала всей грудью.
Идут улицей плотники — строить.
Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.
— К брательнику, поближе к Москве!— отвечал он на вопрос, куда это он собрался.
— Далеко, Чудик?
— К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.
При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам — они его не пугали.
Но до брата было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам — конфет, пряников...
Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы — полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:
— Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию. А этот без году неделя руководит коллективом — и уже: «Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?» Нах-хал!
Шляпа поддакивала.
— Да, да... Они такие теперь. Подумаешь — склероз! А Сумбатыч?.. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать... Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит... Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.
— Хорошо живете, граждане!— сказал громко и весело.
На него оглянулись.
— У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка — пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки — нет.
«Наверно, тот в шляпе»,— сказал сам себе Чудик.
Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.
— Сейчас прибежит кто-нибудь,— сказала продавщица.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось: «У нас, например, такими бумажками не швыряются!»
Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане... Сунулся в карман — нету. Туда-сюда, нету.
— Моя была бумажка-то!— громко сказал Чудик.— Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то! Зараза ты, зараза...
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:
— Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе: одну двадцатипятирублевую, другую полусотенную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой — нету.
Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие: «Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить». Нет, не пересилить себя — не протянуть руку за этой проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать...
— Да почему же я такой есть-то?— горько рассуждал Чудик.— Что теперь делать?..
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа... и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.