Киноповести
Шрифт:
— Достал?
— Достал. Новенький. Если теперь кто сунется еще раз к моей машине, стрелять буду.
— А где достал?
— Тайна, папаша, покрытая мраком.
— Трепло.
— Там больше все равно нету.
...Сидели, курили.
Мимо, по тракту, шли и шли машины, груженные хлебом. Навстречу ехали пустые. А когда машин не было, слышно было, как в сухом теплом воздухе стрекочут кузнечики и заливаются вверху невидимые жаворонки.
Поле за трактом
Парни смотрели вдаль, думая каждый о своем.
— По двадцать семь на круг выходит,— сказал Микола.— Такой — даже у нас редко бывал.
Сеня взял с земли какой-то плоский предмет, обернутый тряпкой... Развернул тряпку, показал — патефонная пластинка.
— В районе купил.— Сеня прищурил глаза, прочитал: — Рада Волшанинова. «Уйди». «Когда душа полна» — в скобках. Нет, вот эта: «Не уезжай ты, мой голубчик». Тоже Рада. Братке везу, пусть послушает. Тонкий намек...
Микола глянул на Сеню... Поднялся, задавил каблуком окурок.
— Нужны ему твои... голубчики, как собаке пятая нога.
— Ничего говорить не буду, заведу молчком и сяду. Вот поет, слушай... Я давеча в раймаге чуть не заплакал. Давай забросим к тебе мотоцикл, а то я тут ночевать буду. Бери его...— Сеня завернул пластинку, взял коленчатый вал и понес в кабину.
Микола повел мотоцикл к задку кузова.
Вместе забросили мотоцикл в кузов.
Поехали.
Сеня положил пластинку в багажничек. Вал держал в руках, как ребенка.
Некоторое время молчали.
Иван курил, сидя на кровати.
Валя подошла к нему.
— Встань-ка, я застелю.
Иван поднялся... Оказались друг против друга. Близко. Иван засмотрелся в ее чистые, чуть строгие от смущения глаза...
— Сватать меня вчера приходили,— тихо сказала Валя.
Иван молчал.
— Что же не спросишь — кто?
— Я догадываюсь.
— Ну?— требовательно и нетерпеливо спросила она.
— Что?
— Что же не спросишь, чем кончилось-то? Сватовство-то.
— Я знаю.
— Господи!.. Все-то он знает. Какой ведь еще... Чем?
— Отказом.
— Отказом... Легко сказать: мне их жалко обоих. Сеньку даже жальчее.
Помолчали.
— Почему ж ты молчишь-то, как каменный?
— Потому что мне тоже жалко.
— А меня так вот никому не жалко!.. Или ты это — из жалости?
Иван повернул ее лицом к себе.
Валя быстро смахнула ладошкой слезу.
— Господи... так скоро и такой дорогой стал.— Валя сняла у него с подбородка табачинку, прижалась горячей ладошкой к заросшей щеке, погладила.— Колючий...
Иван обнял ее, прижал к груди. Долго стояли так.
— Валя, Валя... Мне кажется, я сумку отнимаю у нищего на дороге.
— Ты про Сеню?
— Про Сеню и про...
— Ну а что же мне-то делать, Ваня, голубчик? Мне ведь тоже любить охота. Кто же любить не хочет?
— Все хотят,— согласился Иван.
— Если бы я пожила-пожила да снова родилась — тогда можно и так как-нибудь. А снова-то не родишься.
— Тоже верно. Все понимаешь.
— Господи, я вообще все понимаю! Мне, дуре, надо было мужиком родиться, а я вот...
— Не жалей.
— Как не жалеть! Были бы у нас права одинаковые с вами, а то...
— Что?
— Вам все можно, а наше дело — сиди скромничай.
— Что — «все»-то?
— Да все! Захотел парень подойти к девке — подходит. Захотел жениться — идет сватает. А тут сиди выжидай...
Иван крепко поцеловал ее.
— Чего глаза-то закрыла?
— Совестно... И хорошо. Как с обрыва шагнула: думала — разобьюсь, а взяла — полетела. Как сон какой...
Иван поцеловал ее в закрытые глаза.
— Теперь смотри...
Когда он ее целовал, вошел Сеня... Мгновение стоял, пораженный увиденным, потом повернулся и хотел выйти незамеченным. Но споткнулся о порог... В этот момент его увидел Иван. Валя ничего не видела, не слышала. Открыла глаза, счастливая, и ее удивило, как изменился в лице Иван.
— Ты что?
Иван прижал ее, погладил по голове.
— Ничего. Ничего.
— Ты как-то изменился...
— Ничего, ничего. Так.
Сеня загремел в сенях, закашлял.
— Сеня идет.
Валя отошла к столу, принялась готовить.
— Как раз к ухе-то. Он ее любит. Сейчас — страда, некогда, а то все время на речке пропадает.
Вошел Сеня. Улыбчивый.
— Привет!
— Здравствуй, Сеня! Как раз ты к ухе своей любимой подоспел.
— Так я ведь... Где только не подоспею!— Сеня мельком глянул на Ивана, проверяя: видел тот его, как он выходил из избы? Иван ничем себя не выдал — сидел, как всегда, спокойный. Он боролся с собой, как мог — горько было.— Ходил удить?
— Посидел маленько. Плохо клюет.
— Э-э, это уметь надо! Мы вот с дядей Емельяном всегда вместе ходим и сидим на одном месте — он нарочно подсаживается... И что ты думаешь? Я не успеваю дергать, а он только матерится. А я и сам не знаю, как у меня получается. Иной раз и не хочешь, а смотришь — клюет.
Иван кивнул головой, поддакнул:
— Бывает. Что это у тебя?
Сеня положил пластинку, достал патефон, завел.
— Ты чего это, Сень?— спросила Валя.
— Пластинку одну купил... Услышал давеча в раймаге — поглянулось...
Иван, когда Сеня суетился с патефоном, смотрел на него. И ему нелегко было. Только Вале было легко и хорошо.
— Какую пластинку-то?
— Вот... слушай.
«Не уезжай ты, мой голубчик,Печально жить мне без тебя;Дай на прощанье обещанье:Что не забудешь ты меня».