Кинжал Медичи
Шрифт:
— Я продолжила учебу здесь, потом защитила диссертацию. А потом начала работать в галерее и сразу попала под пресс Серджо Корта. Ужасный человек. Не уходит на пенсию, просиживает место. Сам не занимается исследованиями и мне не дает. Заставляет читать лекции выпускникам-студентам. Тоска.
— А как насчет мужчин?
— Что значит «мужчин»?
— Ну, например, итальянских. Они какие? Я имею в виду для вас.
— Очень романтичные… вначале.
— Понимаю. А потом перестают дарить цветы, требуют надеть передник.
Антония не ответила.
— А как вы развлекаетесь?
Она задумалась.
— Иногда пою. Не смейтесь.
— Это же здорово. В клубах?
— В одном. Малоизвестном. О котором никто в галерее не знает. Выступаю на любительских вечерах.
— И с каким репертуаром?
— Очень широким. Но обязательно душевное и не требующее больших вокальных данных. У меня ведь диапазон не выше двух октав.
— Да, ваш голос мне показался немножко прокуренным.
— Есть грех. Курю. Уже двадцать лет. Но не больше трех сигарет в день.
— Да что там, все грешны. — Я улыбнулся. — И какую песню вы впервые спели на публике?
— Что-то из Мадонны. Кажется, «Первую любовь».
Я представил ее у микрофона и улыбнулся.
— Сильная вещь.
— У вокалистов меня интересует не техника, а манера исполнения, — проговорила она, глядя в окно. — А вот в живописи иначе.
— Конечно, иначе.
— Живопись, кроме души, требует еще и мастерства. Бесконечной души и законченного мастерства. — Она оживилась. — Эти два качества должны быть смешаны в нужной пропорции. У разных художников она разная.
— Определенно разная. Почему вы на меня так смотрите?
— Потому что вы все время со мной соглашаетесь.
— Ну и что?
— То есть не слушаете, что я говорю. Может быть, даже думаете о чем-то своем. Каскадеру скучны и неинтересны рассуждения о пропорциях души и мастерства у живописцев.
— Вы ошибаетесь, — возразил я. — Я действительно согласен с вами. То, о чем вы говорили, наиболее ярко проявляется в портретах. Давайте сравним, например, Франца Хальса и Джона Сингера Сарджента. Один щедро расплескивает цвета: официантка у него выглядит графиней, а герцог забулдыгой-пьяницей, — а другой изысканно, со вкусом старается, чтобы богатые смотрелись еще богаче. Оба владели поразительным мастерством. А у кого больше души? Какая трагедия, что старый Франц умер в богадельне! — Я бросил взгляд на Антонию. Она удивленно смотрела на меня. — Я вырос в музее и о живописи могу говорить часами.
— Сдаюсь. — Антония шутливо подняла вверх руки. — Мы не проехали и половины пути, а так много узнали друг о друге. — Она устало прикрыла глаза. — Вы не возражаете, если я немного посплю?
Через три часа, как и было обещано, показался Милан. Антония спала, приоткрыв рот.
Я не хотел искать отель, не посоветовавшись с ней. Когда мы въехали в город, пришлось ее легонько встряхнуть. Она выпрямилась, зевнула.
— Приехали, — сказал я.
— Куда?
— В Милан. Вы что, забыли?
— Ах да, да.
— Какой тут самый приличный отель?
— Насколько приличный?
— Ну, например, как «Гритти палас».
— Тогда поехали в «Четыре времени года». Это в центре.
Через некоторое время мы остановились у отеля, похожего на средневековый замок. Я с трудом вылез из-за руля. Служащий в белом форменном костюме и фуражке открыл дверцу для Антонии. Я дал ему на чай, и мы направились в вестибюль.
Здесь впечатляющие колонны и фрески мирно уживались с современной бронзой, толстым стеклом и светильниками. В своей пропотевшей куртке я чувствовал себя раздетым.
— Помню, в молодости я мечтала хотя бы день пожить в этом отеле, — сказала Антония.
— Ну что ж, — проговорил я, нащупывая в кармане пачку банкнот, — может быть, сегодня вам повезет.
Нам повезло. Деньги решают не все, но многое. Несмотря на отсутствие багажа и неказистый автомобиль, нас поселили в номерах по пятьсот долларов за ночь. Совсем неплохо.
Вначале портье потребовал документы. Они в Италии значат очень много. Я показал деньги, сказал, что у нас украли вещи. Вместе с документами. Очень убедительное объяснение. Он позвал менеджера. Я повторил для него свой рассказ, ворчливо добавив, что вот, мол, придется мучиться целых два дня, пока выправят новые документы.
— Слава Богу, хоть деньги остались. — Я взмахнул толстой пачкой банкнот.
Зарегистрировались мы под вымышленными фамилиями. Я — как Чет Кук. Антония назвалась Лизой Герардини, потом объяснив мне, что это девичья фамилия женщины, известной всему миру как Мона Лиза.
Я не стал упоминать, что это мне известно.
Звонить в отель «Гритти палас», чтобы переслали мою одежду, не представлялось разумным. Так что после посещения обменного пункта и захода в пиццерию мы направились по магазинам купить самое необходимое.
На улице никому, кажется, до нас не было никакого дела, но меня не оставляло чувство, что за нами наблюдают.
Я попросил Антонию остановиться. Протянул ей четыре миллиона лир (это примерно две с половиной тысячи долларов) и еще тысячу в американской валюте.