Шрифт:
Замечание автора
На приключения, о которых расскажет вам сейчас славный парень по имени Реб, его вдохновил гений, записавший однажды в своей тетради:
Пролог
Великое открытие свершилось в душную августовскую ночь 1491
Он зажал кинжал в тиски острием вверх, поднял молот и изо всех сил ударил. Молот раскололся, как спелый арбуз. Сплав воистину оказался чудодейственным. Клинок не могла разрушить никакая сила.
Человек из городка Винчи размышлял, вглядываясь в окно, за которым чернело бархатное небо. Огненные искры шипя вылетали из трубы и тут же гасли.
«Пойдет ли мое открытие на благо людям, или его используют, чтобы творить зло?»
И он принял решение.
С тех пор минуло пять столетий.
Глава первая
Просторный кабинет отца. Я сижу на черном кожаном диване, откинувшись на спинку, похожую на гигантскую подушечку жевательной резинки «Чиклетс». Отец в кресле за своим столом. Подался вперед, напряженно вслушивается в голос, исходящий из динамика громкой телефонной связи. Одна рука подпирает лоб, другая нервно сжимает карандаш.
Голос в телефоне принадлежит лейтенанту береговой охраны Гектору Камачо.
— Я очень сожалею, сэр, — произносит Камачо с профессиональным спокойствием, — но мы прочесали все в радиусе почти ста миль.
Отец морщится, как будто наступил на канцелярскую кнопку.
— И ничего?
— Ничего, сэр.
— Боже, какой ужас! — Пот выступил у отца над верхней губой.
— Доктор Барнетт, — говорит Камачо, — попытайтесь успокоиться. Мистера Грира… хм… уже не вернешь…
— Генри! — вскрикивает отец, как будто спохватившись. — Боже мой… Генри.
Я знаю, что Генри Грир — это пилот, который должен был доставить из Франции страницу из знаменитых тетрадей Леонардо да Винчи.
— Он был вашим родственником? — спрашивает Камачо.
— Но ведь это же самолет, — устало произносит отец, не обращая внимания на вопрос. — Он не может пропасть просто так.
— Самолет упал в море, сэр. И скорее всего затонул на большой глубине.
Отец разламывает желтый карандаш и смахивает половинки на пол.
— Боже!
Я сжимаюсь на диване. Мне страшно. Хочется уйти, но я остаюсь.
— Я вам очень сочувствую, — говорит Камачо.
Отец молчит почти минуту, и я наконец соображаю, что он плачет. У меня тоже на глаза наворачиваются слезы.
Из небольшого динамика раздается голос Камачо:
— Доктор… хм…
— Если найдете что-нибудь, — в отчаянии произносит отец, — что-нибудь… кусочек бумаги, обрывок…
— Конечно, сэр.
— В общем, любую бумажку.
— Если что-нибудь обнаружится, сэр, мы вас сразу же известим.
Отцу удается взять себя в руки.
— Спасибо, лейтенант, — говорит он. — До свидания.
— До свидания, сэр, — говорит в ответ Камачо и разъединяется.
Отец долго смотрит на замолкший динамик. Я встаю, подхожу к нему сзади, кладу руку на плечо. Его рубашка влажная от пота.
— Папа.
Он медленно поднимает голову, смотрит на меня сквозь слезы, шепчет:
— Это потеряно, сынок. Потеряно.
Июльские ночи в Джорджтауне влажные и душные. Иногда, после того, как мама с папой уходили, закрыв за собой дверь, я вставал, залезал на подоконник и высовывал голову в ночь. Но вскоре приходилось закрывать окно — в комнату налетали москиты. Я ложился в постель и ждал, когда восстановится кондиционированная прохлада.
В тот вечер, через неделю после гибели самолета, на маме был легкий голубой халат. Она наклонилась, источая аромат своего (и моего тоже) любимого абрикосового мыла фирмы «Казуэлл-Масси». Глаза у нее сегодня были печальные.
— Я постелила тебе свежие простыни. Правда приятно?
Сегодня мне было не так приятно.
— А папа придет меня поцеловать перед сном?
Мама вздохнула:
— Нет, миленький, сегодня папа не придет. Он… по-прежнему очень расстроен.
— Но это же несчастный случай. Папа не виноват.
— Конечно, но… — Она села на край постели, положила руку мне на грудь. — Папа считает себя ответственным за это. Он купил для музея страницу из записок Леонардо. Мог поехать за ней сам, но послал курьера. Папа сильно переживает.
С полминуты в комнате был слышен только ровный гул кондиционера.
Я вздохнул:
— Теперь уже, наверное, никто не найдет Кинжал Медичи, который спрятал Леонардо.
— Да, милый. — Мама едва сдерживала слезы. — Мир лишился бесценной реликвии.
— Жаль, что мне всего одиннадцать, мама.
— Нет, сынок, тут уже никто помочь не сможет. Реликвия пропала безвозвратно. А теперь закрой глаза. И постарайся во сне увидеть персик.
Она поцеловала меня в щеку.
— Большой персик, — пробормотал я, вдыхая ее аромат.
Мама остановилась у двери, щелкнула включателем.
— Пусть во сне у Реба…
— …затанцуют добрые тени, — закончил я наш маленький ритуальный стишок.
Она неслышным шагом двинулась по коридору. Старые половые доски поскрипывали в обычных местах.