Кинжал Медичи
Шрифт:
— Я сел, скрестив ноги. Положил ее голову себе на колени, начал гладить волосы. Потрогал щеку. Она была холодная.
— Сказали ей что-нибудь?
— Да. Я прошептал: «Теперь ты встретишься с Джорджем».
Я не мог признаться Джинни, что плакал. Раскачивался и плакал, перебирая бесконечно дорогие седые волосы. Потом, когда ее увезли, я приготовил наше любимое блюдо, накрыл на кухне стол на двоих и плакал, очень долго, пока все не остыло.
— А Мона Кински — художник-график. Милая женщина. Очень способная. Превосходный каллиграф. Занималась компьютерным дизайном. Уверен, не бросила
— А откуда вы знаете, что она жива?
— Когда я уехал из Беркли, то попросил Мону указать в завещании, чтобы мне сообщили о ее смерти. Что? Почему вы так на меня смотрите?
— Реб, вы не шутите? — Джинни смотрела на меня в изумлении. Подалась вперед, подперла подбородок ладонью. — Неужели вы попросили Мону, которой не были безразличны, чтобы она написала такое в завещании?
Я не ответил.
— Откуда вы знаете, где ее искать?
— Она присылала мне открытки. Там есть обратный адрес. Где-то в Мендосино. [22]
22
Мендосино — небольшой городок на севере Калифорнии.
— На которые вы, конечно, не отвечали. — Джинни грустно усмехнулась.
— Ладно, — сказал я, — а теперь подведите итог. Скажите что-нибудь умное и содержательное. Как после анализа сложной картины. Щегольните ученостью, придумайте поэтический образ. Например, что семена добродетели, когда-то посеянные родителями, так и не взошли в бесплодной почве моей души.
— Мне не нужно этого делать, Реб, — мягко проговорила Джинни. — Вы это уже сделали сами.
А потом небольшой салон долго оглашал только вой реактивных двигателей. Джинни достала из сумки свою страницу записок Леонардо и занялась работой. А я откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Мне приснились горящие листья на бесплодной почве.
Где-то над Атлантикой Джинни меня разбудила.
— Я заслуживаю по крайней мере медали. — Она шлепнула мне на колени два листа, захлопнула пудреницу, уронила ее в свою бездонную сумку. — Прочтите, Реб, и оцените, хорошо ли я потрудилась.
Я проморгался и посмотрел на листок. Вначале, как обычно, шел итальянский текст.
Perche non mi fanno lavorare? Perche? Colui che dovrebbe di me fare tesoro mi nega i moei preziosi studi che si rivela debole di stomaco. I cio m’ha fatto male e mi tormenta giacche chi e mai costui se non sa fare cio che Dio stesso lo ha chimato a fare?
Perventun anni l’ebbi con me e nessun altro neppure Giovan giammai pote vederls.
Igli torno alla polvere ora e giusto in quest’istante ho stabilito dove e come dovra trovar riposo.
Brucia la mia furia con la forza d’un milion di candele e il suo baglior m’illumina’l camino. De’venti cerch’il sentier che il possente viaggiatore ed egli solo giammai porta veggente e del passato il vero alla daga condurra’l sapiente.
А на другом листе перевод.
«Почему
У него, видите ли, от них болит живот. Как раздражает меня этот человек, неспособный выполнить то, что поручил ему Господь.
Двадцать один год я прятал это, и никто не догадывался, даже Джован. Он теперь ушел, снова к пыли, и в этот момент я решил, где и как это будет покоиться.
Моя ярость пылает миллионом свечей, и ее блеск освещает путь.
Путь в двадцать кругов, который сможет осилить лишь отважный путник. Двигаясь туда и сюда, от одного к другому, вооружившись мудростью прошлого, он придет наконец к кинжалу».
У меня по коже пошли мурашки.
— Путь в двадцать кругов. Он имел виду Круги Истины, первый и второй.
— Да, отважный путник, вы абсолютно правы, — сказала Джинни. — Но это не все. Я там увидела еще кое-что.
— Кто такой Джован?
— Конечно, Мелци. Его полное имя — Джован Франческо де Мелци.
— Приемный сын Леонардо, — сказал я.
– Да.
— А что означает «снова к пыли»? Может быть, перевод не точный. И это надо понимать, что он превратился в пыль, то есть умер? Но Мелци умер после Леонардо. Он пережил его, если я не ошибаюсь, лет на пятьдесят.
— Не в этом суть, — сказала она. — Пойдемте дальше. Мелци, разумеется, был тогда жив, так что скорее всего Леонардо имел в виду, что он просто сметал пыль с мебели.
— Чепуха какая-то. Зачем Леонардо об этом упоминает? Рядом с Кругами Истины?
— Эти записки он делал для себя, — нетерпеливо бросила Джинни. — Леонардо писал обо всем. Например, список покупок, сделанных в бакалейной лавке, у него соседствует с набросками «Поклонения волхвов». Так что Мелци вполне мог сметать пыль. Но вы пропустили важный момент. Не задерживайтесь. Итак, нам известно, что Кинжал Леонардо изготовил в 1491 году, а эти строки написаны спустя двадцать один год, так что…
— Ему было тогда шестьдесят, — сказал я.
— Несложно вычислить. А это значит…
Я задумался, мысленно пролистывая историю искусств. Затем до меня дошло.
— Выходит, Леонардо писал эти строки в Риме.
— Прекрасно, вы достойны аплодисментов. В 1512 году папа Лев X призвал Леонардо в Ватикан. Лев был сыном Лоренцо де Медичи и хотел, подобно отцу, возвестить новый Золотой век искусства. На сей раз не во Флоренции, а в Риме, сделав его мировой столицей искусств. Но он был неудачник, жаждущий наслаждений. Его презирали по всей Италии. По стране путешествовали двенадцать монахов-францисканцев, которые в своих проповедях называли Льва антихристом и возвещали конец света. С этим были согласны многие, включая Леонардо.
— Можно представить, какое у него было настроение в Риме, — сказал я.
— Да. Это объясняет строки, которые я перевела вчера. Теперь учтем, что в Риме папа Лев не дал Леонардо ни единого заказа. Об этом прямо так и говорится. «Почему мне не позволено работать?» — спрашивает Леонардо. Рафаэль пишет «Философскую школу Афин», Браманте строит что захочет, а Микеланджело расписывает Сикстинскую капеллу.
— Это должно было обижать Леонардо. Самый крупный его соперник преуспевал.