Кинжал мести
Шрифт:
Ибо, как и ещё один француз – который хотя и не обладал африканским темпераментом, но тем не менее не стеснялся присущей его соплеменникам легкости и простоты вкусов – я тоже променял бы любые серьёзнейшие исторические труды на разного рода подробности, особенно интимные и потому не вошедшие в официальные отчёты, реляции и манифесты.
Я держусь мнения, что именно они, эти интимные и потому тайные и вследствие своей тайности малоизвестные подробности и есть основа интриги всех событий. А интрига и есть История, что я и продолжу упорно доказывать тебе со следующей страницы, мой доверчивый, а главное, ленивый читатель: когда-то ты поленился прочесть какого-нибудь Карамзина с Соловьёвым в придачу или Лависса и Рамбо, ну так не поленись полистать книгу, которую волею случая ты уже держишь в руках.
I. Заботы и размышления Елизаветы Холмской
1. Осень, осень, желтых листьев шелест грустный
Дни поздней осени…
Заканчивая предыдущую книгу своего, несомненно, многотомного повествования (ибо именно многотомность придает солидность всякому сочинению), я обещал вернуться к тайным делам братьев Соколовичей и ничуть не отказываюсь от своих слов.
Но прежде нужно закончить рассказ о подготовке Елизаветы Холмской к венчанию. Ведь эти приготовления – и простые сборы перин и подушек, и размышления о переменах жизни, ожидающих впереди, для молодой девицы не менее важны, чем усердные хлопоты всех масонов – от рядовых членов всем известных лож до магистров самых высоких градусов и двух верховных тайных масонов, невидимо правящих миром, – о подготовке великой масонской революции; она вскоре зальет кровью сначала улицы Парижа, а потом и всю сонную Европу, пробудит ее громом пушек и топотом миллионов ног, обутых в солдатские сапоги, по мощенным булыжником дорогам, и огласит криками и воплями жен и матерей, которым не суждено больше увидеть своих мужей и сыновей.
Волшебная северная осень уже вступила в свои права. Мелькнули едва уловимые глазом май-травень, июнь-разноцвет, июль-грозовик и вот уже август-серпень: берись за серпы и за всякую осеннюю работу, чтобы сытно, не впроголодь перезимовать.
Начало ветхозаветного года – сентемврий, сентябрь-листопадник, рюинь, по-старому речению, и октябрь-грязник миновали в трудах, где уж их приметить, эти быстролетящие дни, – работы – не поднять головы. И солнышко реже блещет, и воздух так чист, точно его совсем нет, а по ночам в небе уже высоко сияет бриллиантовое семизвездие Стожар, и короче становится день, лесов таинственная сень с печальным шумом обнажила голые ветви, поля с утра укрываются туманом, а гусей крикливый караван потянулся к югу.
Да что там гуси! Вот уже и Арина – журавлиный лет и над голой равниной колеблется, относимый ветром в неведомую даль, косой клин с жалящим сердце щемящим криком под отчаянно прощальный взмах крыла.
И увидев журавлей в безбрежном небе, исчезающих в глубинах поднебесья, – вот еще чуть-чуть заметны, еще миг, один только миг, и нет их в бескрайних просторах – пропали, растворились в сизой дымке, неуловимо, как ушедшая в иной мир душа, – какая неизъяснимая тоска и несказанная печаль вдруг охватывает все твое существо, какое острое чувство утраты проникает в сердце, все еще не разучившееся надеяться – а на что оно надеется неведомо и ему самому…
Давно отсуетились в лесу муравьи, попрятались ужи и змеи-гадюки, отревели буйные лоси и олени, и волк с волчихою, разбойные хозяева леса, сводили на первую охоту свой выводок, большеголовых, неловких еще и не скорых пока на ногу волчат.
К Филипповкам, до поста, угощай домового, чтобы не обижал в хлевах не возвращающуюся в опустевшие поля скотину, и готовь лучину девкам-пряхам к длинным зимним ночам – им счет с Кудельницы, первой прядильной недели. А уж если кто задумал жениться, поспевай до Филипповок.
Елизавета Холмская, получив ответ от Оленьки Зубковой, хотела было еще раз встретиться с Александром Нелимовым. Она прекрасно понимала, чем закончится эта встреча и как неуместно все то, что может произойти с нею накануне венчания с князем Ратмирским. Но ее влекло в Заполье.
Открытие, сделанное ею в свое первое посещение имения Нелимовых, заключавшееся в том, что Александр, казавшийся ей недосягаемым, мог принадлежать не только Поленьке с ее огромным приданым, не только Оленьке Зубковой – с ней Елизавета не решилась бы тягаться и раньше, не то что теперь, когда она неожиданно стала богаче всех в округе, но и ей, Елизавете Холмской, произвело на нее огромное впечатление. Тот взгляд, которым Александр посмотрел тогда на нее и тот взгляд, которым она ответила ему… О, эти взгляды сказали ей все.
Да, может принадлежать и ей, или вернее она ему, пусть не навсегда, не по венчальному приговору, пусть не надолго, даже не на одну ночь – она ведь не может не вернуться домой целую ночь – пусть совсем ненадолго, и, возможно, только один раз…
Влюбилась ли она вдруг в Александра Нелимова? Потеряла ли она голову, дрогнуло ли ее сердце, лишилась ли она сна? Нет. Но то, что могло случиться между ней и Александром, казалось намного интереснее, таинственнее и притягательнее того, что должно вскоре произойти у нее с князем Ратмирским: венчание, брачная ночь, семейная жизнь в Трилесино и планы каким-либо образом заставить мужа проводить хотя бы зиму в Москве.
Все это относилось к обустройству жизни как таковой и стояло в одном ряду с покупкою нового дорогого платья на из месяца в месяц откладываемые деньги, в одном ряду с планами определить в Москве к кому-либо из дальних родственников сестру Софью, потому как здесь, в округе, для нее просто нет подходящих женихов, и с планами выдать замуж за их соседа Аглаева сестру Катерину.
А то, что могло случиться с Александром Нелимовым (и, конечно же, несомненно, произошло уже у него с Оленькой), было чем-то иным, непонятным, но властным и подчиняющим, напоминающим первое гадание в старой бане в крещенский вечер, захватывающим дух и лишающим воли. Она помнила свое первое гадание сразу после их возвращения из Москвы в Надеждино. И Катерина и Софья побоялись пойти в полночь в баню. А она пошла вместе с дворовой девкой. И когда при свечах они вылили в миску с водой расплавленный воск, в клубах пара ей привиделось чье-то лицо… Больше всего похожее на лицо Александра…
Будь у нее такой повод накануне – это письмо от Оленьки, эти, их с Александром, взгляды, и окажись Александр один в имении… Будь это все полгода назад до того, как она добилась сватовства князя Ратмирского… Елизавета решилась бы и поехала бы в Заполье.
2. О чем задумалась девчина
«Осень» (отрывок)
Чего в мой дремлющий тогда не входит ум.