Кинжал мести

Волк-Карачевский В.

– Я не придумала. Я знаю.

– Как же ты это можешь знать?

– У его камердинера камзол перелицованный…

– Это почему же?

– По отворотам видно…

Человек князя для заключения купчей не приехал ни через неделю, ни через месяц. Холмский написал князю письмо, напомнил ему о их договоренности. Но ответа не получил. Холмского очень задел этот случай. Он ведь не навязывал князю покупку, и цену князь назвал сам. Однако было дано слово. А слово нужно держать.

Холмский даже решил вызвать князя Засекина на дуэль, ибо покупка покупкою, но такое отношение к дворянину

и к своему слову недопустимо. Холмский был слегка вспыльчив, хотя и быстро отходил и не отличался тяжелым характером.

Он несколько раз, можно сказать, почти дрался на дуэлях. Во время службы в армии он вызвал из-за какого-то пустяка Аглаева и помирился с ним благодаря уговорам секундантов, и они стали близкими друзьями.

Уже женившись и живя в Надеждино, он случайно, слово за слово, поссорился с помещиком Дубровским. Тем самым, сын которого потом прославился разбойником и чуть не увез Машу Троекурову: он влюбился в нее до безумия, но Машу успели выдать замуж за князя Верейского. Помнится, тогда все переживали, что ей не удалось убежать со своим возлюбленным.

Старик Дубровский был, как и папенька, очень вспыльчив. Примирения так и не состоялось. Но на поединке, у барьера, оба выстрелили в воздух и разъехались, не сказав друг другу ни слова. Лет через пять Холмский, рассказывая об этой дуэли, не смог припомнить причину ссоры.

Холмский приехал в Москву и явился к князю Засекину. Камердинер князя объявил ему, что барина нет дома. Холмский бесцеремонно схватил его за рукав.

– А ну-ка постой, голубчик! – Холмский присмотрелся к отвороту и увидел, что камзол, расшитый золотыми галунами, перелицован.

С Засекиным Холмскому встретиться не удалось. Знакомые рассказали ему, что князь в бегах от кредиторов.

Тем временем на Малое Надеждино нашелся третий покупатель. Сосед Холмских, Сандаков, тогда еще в округе человек довольно малоизвестный. Он вместе с женой осмотрел угодья, деревню, и Сандаковы по-соседски отобедали у Холмских. Холмский рассказал историю о неблаговидном поведении князя Засекина.

Оказалось, что Сандакову известно положение князя. Недавно в Москве за четверть цены продали дом князя Засекина, он якобы хотел уплатить свои самые неотложные долги, но вместо этого, оформив купчую, исчез вместе с деньгами. Рассказывают, что князь уехал в Париж, где, как известно, без денег жить довольно неловко, хотя без денег неудобно не только в Париже, без них в Москве и Петербурге тоже несподручно, как, впрочем, и в Тверской губернии, – заключил свой рассказ Сандаков.

Что же касается покупки Малого Надеждина, то жена Сандакова заявила, что такая деревенька им не нужна, потому как она недосмотрена, а угодья тоже так себе. Сам же Сандаков сказал, что да, деревенька незавидная, но по той цене, что за нее просят, стоит подумать…

Когда Сандаковы уехали, Холмский, которому уже надоели хлопоты с продажей Малого Надеждина, посетовал, что, вот мол, покупка снова сорвалась. Но Софья, к общему удивлению домочадцев, вдруг заметила, что сосед как раз и купит их деревню.

Сандаков, хотя и жил в Тафтеевке – имении жены – уже лет десять, считался в округе человеком новым. Сложилось мнение, что свое положение он устроил женитьбой на засидевшейся в девках богатой невесте, а сам же он без состояния и потому под властью жены.

Это позже, когда Сандаков прикупил десяток деревенек и закончил постройку двухэтажного барского дома и зажил на широкую ногу, стали поговаривать, что Сандаков-то как раз человек с деньгами и нажил он их не совсем благовидным образом, чуть ли не какой-то торговлей, имея к ней отношение по службе.

Через неделю Сандаков приехал оформлять купчую на Малое Надеждино. Слова Софьи опять, ко всеобщему удивлению, подтвердились.

Ее начали распрашивать, как она догадалась о том, что Сандаков, вопреки мнению жены, купит деревню. Софья объяснила, что Сандаков держится как человек, у которого есть деньги, поэтому он и уверен в себе. Что же до его жены, то она оттого и перечит мужу, что он распоряжается деньгами, не спрашивая ее.

Такая наблюдательность десятилетнего ребенка поразила родителей. С тех пор в семье все и стали отмечать ум младшей дочери как нечто особенное.

5. О талантах французских актрис

Французская актриса, это, скажу я тебе, братец ты мой, такой пассаж…

Из разговоров между ценителями французских актрис.

Когда Холмские переехали в Москву и детям наняли гувернеров и учителей, Софья опережала сестер успехами в учебе. Относились к этому как к само собой разумеющемуся. Ведь она умна.

Сестры часто сваливали на нее выполнение уроков, заданных учителями: «Ну, Софьюшка, ты ведь умна, тебе и выполнять задание», – убеждали они младшую сестру. И Софья не кичилась своим умом, а всегда старалась услужить, как тот, кто выше ростом, помогает достать что-либо с верхней полки тем, кому до нее не дотянуться.

Маменька, особенно после смерти мужа, когда возникали трудности, часто советовалась с младшей дочерью. А нянюшка – пока была жива, – случись какой недосмотр, всегда упрекала виноватых, почему те не спросили совета у Софьюшки.

Именно благодаря уму Софьи маменька вышла, хотя и с горем пополам, из того положения, в котором она оказалась после смерти главы семейства. Наследство оспорили родственники мужа, ничего не отсудили, но и невестку на долгое время лишили возможности что-либо получить. А тут еще вдруг обнаружились огромные долги, сделанные именем Холмского той самой французской актрисою, тайной пассией супруга.

От долгов этих Холмская хотела отказаться. Это, конечно, грозило судебными тяжбами. У актрисы на руках имелись документы, подписанные Холмским. Стряпчий, ходатайствовавший в суде по делам наследства, говорил, что с этими долгами дело неверное, и можно бы отпереться, особенно если толково и тонко повести дело, как это умеет он. Но Софья посоветовала продать московский дом, заплатить долги, а самим уехать в Надеждино.

Слова ее поразили всех, как гром, хотя и не с ясного неба. Небо уже затянуло тучами, но пока еще казалось обойдется без грозы. Уезжать из Москвы, возвращаться в их бедное Надеждино никому, кроме старой няни, не хотелось.