Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!
Шрифт:
Майор Жигалин, заместитель командира десантной группы, прошел в кабину летчиков, встал позади штурмана и через его плечо заглянул в раскрытую путевую карту. Преодолевая звенящий рокот мотора, штурман обернулся к нему и крикнул на ухо:
— Китайская стена… Скоро подходим. — Он указал на хаос горных хребтов, безжизненных и диких. Правее, где обрывались горы, начиналась широкая, до самого горизонта, равнина, покрытая мозаикой полей, паутиной каналов, мутной зеленью озер, исчезавших в серой дымке.
Жигалин посмотрел в ту сторону, куда указывал штурман,
Сквозь напряжение, неизбежно сопутствующее ожиданию боя, Жигалин подумал: может быть, это последний бой в последней войне, что выпала на его долю…
То, что война подходит к концу, дело ясное. Для него это четвертая война: Хасан, Халхин Гол, Германия, опять с японцами… Но ведь многие захватили еще первую мировую, гражданскую, конфликты на КВЖД, в Испании, в Китае, в Финляндии… Большие и малые войны — все они свалились на одно поколение.
Когда-то он срезался по географии — не мог на карте найти пустыню Гоби, или Шамо, так называли ее в учебниках для средней школы. Напрасно Юрка Ерохин через весь класс громко шептал и подсказывал — не помогло… (Где-то теперь он, Юрка Ерохин, живой ли?) Через десяток лет Жигалин сам очутился в пустыне Гоби, сам пересек ее с танковым гвардейским полком… Теперь гвардейцев посадили на самолеты, они летят в Мукден, чтобы быстрее кончить войну. Войне без пяти минут конец. Как-то непривычно мерить войну минутами, когда считали на годы. Как-то обернется для десантников последний бой?!
Этот бой для гвардейцев закончился благополучно, без потерь, даже весело…
Вскоре открылся город, большой и плоский. В стороне от него аэродром, к которому держали путь десантные самолеты. Истребители вырвались вперед, угрожающе прошли на бреющем полете. Ждали сопротивления, но его не было. На летном поле стояли японские самолеты, иные разбитые — одни остовы, с обгорелыми, словно обугленными, моторами. С земли навстречу десантникам не поднялось ни единой строчки трассирующих пуль, не раздалось ни одного выстрела из зенитных орудий. С аэродрома будто ветром сдувало людей, разбегавшихся в разные стороны.
Транспортные самолеты сделали круг над городом и пошли на посадку. Две сотни гвардейцев-десантников, покинув самолеты, рассыпались по аэродрому.
Неподалеку от того места, где приземлились десантники, стоял большой транспортный самолет с японскими опознавательными знаками. Он, видимо, только что прилетел или вот-вот собирался подняться в воздух. Винты его вращались, образуя прозрачные диски. Из чрева самолета выходили с поднятыми руками люди в военной форме защитного цвета, с оранжевыми аксельбантами. Военные покорно отстегивали мечи, кобуры с пистолетами и бросали все это на землю, к ногам десантников.
Среди них топтался человек в штатском — долговязый китаец в больших роговых очках и темном костюме, свободно висевшем на его тощей фигуре. Из нагрудного кармана
— Товарищ майор, задержали японских генералов. С ними император Пу-и… Собирались лететь в Токио и не успели.
Жигалин подошел к японскому самолету. Человек в штатском с укороченным, будто атрофированным, подбородком представился:
— Бывший император Маньчжоу-го Генри Пу-и. Прошу вас, господин офицер, принять меня под свое покровительство.
Рядом с Пу-и стоял маленький японский генерал в неуклюжей фуражке, похожей на пилотку, с коротким суконным козырьком. Даже в высокой фуражке он был на целую голову ниже плененного императора.
— Генерал Иосиока, министр двора его величества, — назвал себя маленький генерал с аксельбантами.
Из самолета выходили всё новые пассажиры — свита недавнего императора и военные чины японской армии. Среди них был Таракасуки, на этот раз сменивший одеяние епископа синтоистской церкви на генеральский мундир жандармского управления Квантунской армии. Вид у всех был растерянный, но японские генералы храбрились, как-то по-петушиному выпячивали грудь, отдавая честь советскому майору.
Всего несколько дней назад генерал Иосиока, многолетний министр двора его величества, зашел в императорские апартаменты и положил перед Генри Пу-и акт об отречении его от престола.
— Это надо подписать, — деловито сказал он. — Завтра мы с вами уезжаем в Токио.
— Но я не могу так быстро собраться! — взмолился император. — Мне нужно время…
Иосиока был неумолим — советские войска приблизились к Синьцзину.
Однако, позвонив кому-то в штаб, он согласился:
— Хорошо, мы уедем через три дня, но акт о вашем отречении подпишите немедленно.
Пу— и взял колонковую кисть, осторожно обмакнул ее в малахитовый флакон с разведенной тушью и поставил родовой иероглиф Цинской династии на развернутом свитке из желтого шелка. Подпись скрепили личной императорской печатью. Отречение состоялось. Эра Кан Дэ, эпоха царствования маньчжурского императора, завершилась. В сутолоке военных дней этого события никто не заметил.
После отречения Пу-и министр его двора Иосиока неотлучно находился при императорской особе. По его приказу экс-император поездом отбыл в Корею. Его сопровождали японские солдаты — не то охраны, не то конвоя. Но оказалось, что порты Северной Кореи к этому времени были уже блокированы советскими кораблями. Пришлось возвращаться обратно. На маленьких рейсовых самолетиках экс-императора и его свиту переправили в Мукден, погрузили в большой транспортный самолет, способный без посадки долететь в Токио. И тут-то, как снег на голову, перед самым отлетом свалились на аэродром русские десантники с автоматами.