Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!
Шрифт:
— Все это надо сжечь, — продолжала отдавать распоряжения Микулина.
В отдельной каморке лежала женщина, доставленная сюда с такими же симптомами, как у других. Ирина заговорила с ней, стала мерить температуру. Женщина смотрела на нее большими, запавшими глазами.
— Ирина?… Вы не узнаете меня, доктор? — неуверенно спросила она, когда Ирина подошла к ней снова.
Что— то отдаленно знакомое мелькнуло в чертах этой изможденной, стареющей женщины. Но Ирина не могла вспомнить.
— Я Орлик… Оксана… Неужели я так изменилась!
Ирина молчала, пораженная встречей. В ее памяти сохранилось красивое лицо камеи, высеченной из твердого камня, с тонкими, благородными
— Как ты узнала меня, Оксана?! — воскликнула Ирина. Она была в марлевой маске, и только верхняя часть лица оставалась открытой.
— По голосу и глазам… Сначала сомневалась, а когда ты заговорила… Скажи, Ирина, ты думаешь, у меня пастеурелла пестис?
— Не знаю, — солгала Ирина.
— Конечно, этого не может быть. Я столько лет жила здесь среди чумы, у меня абсолютный иммунитет, как говорили японцы.
— Где — здесь?
— Ты ничего не знаешь, Ирина?!. Здесь — в рассаднике чумных бацилл.
Оксана стала рассказывать сбивчиво, возбужденно…
— Я расскажу тебе коротко, чтобы успеть… Начну с конца… Но у меня не чума, уверяю тебя!
Течение болезни Оксаны действительно проходило не как у других. Она не задыхалась от приступов мучительного кашля, у нее не было озноба и мучительной головной боли. И все же это была пастеурелла пестис, как подтвердил посев бацилл в питательной среде. В поле зрения микроскопа вытянулась прозрачная цепочка смертоносных бацилл…
Оксана рассказала, что произошло в исследовательском институте полторы недели назад. Оксану давно перевели из тюрьмы в подвалы, где она кормила мышей и крыс. Она изнемогала от вида этих прожорливых, отвратительных грызунов!… Это продолжалось долго, Оксана не помнила, сколько месяцев, может быть лет… Недавно она услышала отдаленный гром. Прильнула ухом к бетонному полу подвала. Гул приближался и нарастал изо дня в день. Японцы вели себя беспокойно и нервно. Оксана услышала обрывок фразы, брошенной капралом: «…война… русские наступают…» А потом началось все это… Капрал приказал Оксане раскрыть клетки, выпустить крыс — тех, на которых выращивали блох, и всех остальных. Впервые двери подвала оставили раскрытыми. Оксана уже знала, что делают в институте японские бактериологи, чем занимается научный институт — готовят чуму, холеру, сибирскую язву! Для этого держат в клетках людей и крыс…
— Я жила среди бацилл, вдыхала их в свои легкие вместе с воздухом, была пропитана их ядом, — приподнявшись на койке, говорила Оксана. — Я знала все и молила судьбу — лишь бы не умереть сейчас, если уж не умерла раньше… Я поняла, что совершается еще одно Зло, и ужаснулась, хотя думала, что перестала ужасаться. Японские ученые хотели моими руками выпустить чуму из подвалов. Мне посчастливилось, я украла две канистры с бензином, что стояли у входа, разлила и подожгла… Потом я спряталась, и японцам некогда было меня искать. Может, подумали, что я сгорела вместе с крысами… Я вылезла из ямы, когда японцы, взорвав городок, уехали на машинах… Я очень устала, Ирина, немного отдохну и расскажу остальное.
Борьба с чумной вспышкой, грозившей перерасти в эпидемию, велась упорно и долго, хотя боевые действия в Маньчжурии давно закончились. Ирина все время вела записи в служебном дневнике. Когда все кончилось, записки пришлось сжечь, как все соприкасавшееся с чумной заразой. Значительно позже, уже дома, после войны, напрягая память, она восстановила некоторые записи.
«Как удивительно скрещиваются судьбы поколений! — писала она. — Отец погиб от чумы, спасая людей, и я пошла по его пути… Я еще не знала тогда, как это трудно. В Маньчжурии мы оказались в похожей ситуации — в карантине среди больных. Но здесь не было колбы с активной чумой, случайно разбитой малограмотной санитаркой. Эпидемию, как войну, хотели распространить ученые-микробиологи с докторскими званиями, одетые в военную форму. Об этом мне рассказала Оксана, с которой я встретилась через десять лет… Какая жестокая судьба у моей подруги. Оскорбленная Мстительница, увидевшая мировое Зло в вероломстве близкого ей человека, Оксана не представляла, какую глухую и жестокую тайну раскрыла она, выжив в бактериологическом аду японского научного института. Она умерла от пастеурелла пестис, хотя течение ее болезни проходило так необычно.
Это была последняя смерть в разрушенном военном городке, который мог стать центром мирового бедствия, как атомная бомба.
В жизни я избрала профессию эпидемиолога, человечную и благородную, мечтала избавлять людей от эпидемий, но я столкнулась с войной, такой же ужасной, как самая страшная эпидемия чумы, где бациллы превращались в оружие.
Эпидемиология столетиями изучала способы предупреждения болезней. Здесь я увидела следы научного мракобесия целого коллектива бактериологов, они превратили болезнетворные бациллы в свое оружие. Оказалось, что в разрушенном институте был отдел сельского хозяйства. Ученые изощрялись в поисках методов уничтожения пшеницы, ржи, домашних животных — всего, чем люди живы на земле. Они собирались уничтожить все это методом стойкого заражения почвы, хотели отравить даже землю, чтобы люди не могли выращивать на ней хлеб и поддерживать жизнь. Я горжусь, что принадлежу к армии страны, избавившей планету от черной смерти…»
После капитуляции Японии летчиков, принимавших участие в атомных бомбардировках, отправили в Соединенные Штаты на тех же «летающих крепостях», которые совершали боевые рейсы. Питер Флеминг сидел рядом с майором Изерли, мрачным и замкнутым после налета на Хиросиму. Сидели плотно, притиснувшись плечами один к другому. Полковой священник и сейчас продолжал заботиться о спасении душ авиаторов. Перед отлетом он принес в самолет стопку евангелий в черных переплетах с золотым тисненым крестом на переплете. Клод Изерли перелистывал страницы евангелия. Пит ощутил плечом, как вздрогнул Клод.
— Гляди, что здесь написано! — воскликнул он, протягивая Питу раскрытое евангелие. — Нет, дай я сам прочитаю — евангелие от Луки. Слушай: «Когда же услышите о войнах и смятениях, не ужасайтесь… Люди будут издыхать от страха в ожидании бедствий, грядущих на вселенную…» Разве это не про нас сказано?!… Это я дал команду: «Видимость хорошая — начинайте!»
— Брось ты заниматься богословием! — воскликнул Джо Стиборик, бортрадист с самолета-доставщика «Энола Гэй». — Ну чего ты переживаешь! Не ты, так другой дал бы такую команду… И все равно бомба сделала бы свое дело. Сам же говорил, что мы пещерные люди… На, выпей!
— За это все мы должны быть наказаны, — сказал Клод.
Пит вспомнил этот разговор, получив письмо от товарища, где было сказано, что Клод Изерли пытался покончить самоубийством, вскрыл себе вены. Его успели спасти, и сейчас он лежит в госпитале. Клод сказал, что должен сам покарать себя за совершенное преступление…
«А я разве не виноват в этом преступлении?» — устало подумал Пит.
Несколько дней Пит жил на ранчо у родителей жены, куда приехал повидаться с семьей после войны. Джейн уже не работала в Манхеттенском проекте и тоже была здесь. Но Пит не испытывал радости, на душе была пустота… Вечером в день приезда он посадил на колени сына и спросил, кем он хочет быть. Пит-младший ответил: «Живым!…»