Киппс
Шрифт:
Киппсы купили эту шляпу, когда пошли однажды полюбоваться магазинами на Бонд-стрит. Киппс разглядывал прохожих, и вдруг ему пришло в голову, что Энн дурно одета. Ему приглянулась шляпа весьма надменной дамы, восседавшей в роскошном автомобиле, и он решил купить Энн такую же.
Носильщики на вокзале, извозчики, толпившиеся у дверей, два игрока в гольф, леди с дочерьми, которая тоже сошла в Хайте, — все заметили какую-то несообразность во внешности Энн. Киппс чувствовал, что на них смотрят, ему было не по себе — он побледнел и тяжело переводил дух. А Энн… трудно сказать, что из всего этого заметила Энн.
— Эй! — окликнул Киппс извозчика и огорчился, что это прозвучало не слишком внушительно.
— У меня там чемодан. И метка есть — А.К., — сказал он контролеру, проверявшему билеты.
— Обратитесь к носильщику, — бросил контролер и повернулся к нему спиной.
— Тьфу, пропасть! — не сдержался Киппс, и вышло это у него довольно громко.
Одно дело — сидеть на солнышке и беседовать о своем будущем доме, и совсем другое дело — отыскать такой дом, как хочется. Мы, англичане, — да в сущности и весь мир — живем ныне странной жизнью: нам нет никакого дела до величайших общечеловеческих проблем, мы покорились наступающим со всех сторон, торжествующим свою победу мелочам; мы всему предпочли приятную незначительность общения со своим ограниченным кружком; мелочная благопристойность, тщательно соблюдаемые правила светского обхождения — вот основа нашего существования. И уйти от этого надолго никак не удается, даже если совершил из ряда вон выходящий поступок: сбежал в Лондон с девушкой без всяких средств и притом низкого звания. Туманная дымка благородного чувства, окутывающая вас, неминуемо растает, и, отторгнутый от своих божеств, вы снова окажетесь на виду у всех, беззащитная овечка под неусыпным взором ревнивого стража, стоглазого Аргуса — нашего общества, и на вас обрушится град мелочных, низких придирок и беспощадных суждений: о вас самих, о вашей одежде, о вашей манере себя держать, о ваших стремлениях и желаниях, о каждом вашем шаге.
Наш сегодняшний мир устроен нечестно, и скрывать это было бы тоже нечестно. И вот одно из следствий этого нечестного устройства: в нем очень мало славных маленьких домиков. Они не являются пред вами по первому требованию; в наше постыдное время их не купишь за деньги. Их строят на землях чудовищно богатых бессовестных вымогателей несчастные алчные скупцы, одержимые страстью не ударить лицом в грязь перед соседями. Чего же можно ждать при таких нелепых порядках? Пустившись на поиски дома, поневоле убеждаешься, что мир наш, который пыжится изо всех сил, пытаясь выглядеть роскошно, на самом деле гол, что наша цивилизация неприглядна, если содрать оборки, занавеси и ковры, что люди в суете и растерянности тщетно пытаются свести концы с концами. Видишь подло задуманные и в подлых целях подло осуществленные планы, отброшенные условности, разоблаченные тайны и убеждаешься: от всего, что проповедуют, что считают основой бытия наши Филины, остались только грязь, лохмотья, запустение.
И вот наша милая чета бродит по Хайту, Сандгейту, Ашфорду, Кентербери, по Дилу и Дувру и, наконец, даже по Фолкстону; в руках у Киппса «разрешение на осмотр» — розовые, зеленые, белые листочки бумаги и ключи с ярлыками, ходят они озадаченные и хмурят брови…
Они сами толком не знают, чего хотят, но зато твердо знают: из того, что они уже осмотрели, они не хотят ничего. Повсюду до отчаяния много домов, которые им не подходят, и ни одного, который подошел бы. Взамен розовой мечты — пустые, заброшенные комнаты, на выцветших обоях темные пятна — следы некогда висевших здесь картин, все двери — без ключей. Они видели комнаты, где в деревянных полах зияли дыры, торчали занозы и в щели между половицами проваливалась нога, а плинтусы красноречиво свидетельствовали о предприимчивости мышей; видели кухни с дохлыми тараканами в пустых буфетах и множество разных, но одинаково мерзких и неудобных подвалов для хранения угля и темных кладовых под лестницами. Они выглядывали из чердачных люков, в наивном изумлении таращили глаза на грязные крыши в саже и копоти. Подчас им казалось, что все агенты в заговоре против них: уж слишком унылы, мрачны были эти пустые дома по сравнению с любой самой жалкой, но обитаемой лачугой.
Обычно дома были чересчур велики. Огромные окна требовали широченных занавесей; множество комнат; бесчисленные каменные ступени, их надо мыть и чистить; а кухни приводили Энн в ужас. Она уже настолько правильно представляла себе высокое положение Киппса в обществе, что примирилась с мыслью о прислуге — об одной прислуге.
— Господи! — восклицала она. — Да с таким домом девушке нипочем не справиться, неужто брать мужчину!
Если же дом оказывался не очень велик, это была, чаще всего, дрянная, наспех сбитая постройка из тех, каким сейчас нет числа, — плод спекуляции, которую вызывал небывалый рост населения, сущий бич девятнадцатого столетия. От новых домов Энн отказывалась наотрез: они были сырые, — а те, в которых уже кто-то пожил, даже построенные совсем недавно, сразу выставляли напоказ свои пороки: штукатурка отваливалась, полы проваливались, обои покрывались плесенью и отставали, двери слетали с петель, кирпич крошился, перила ржавели; пауки, уховертки, тараканы, мыши, крысы, плесень и неистребимые малоприятные запахи наводняли дом — природа брала свое…
И вечно, неизменно никуда не годилось расположение комнат и всего прочего. У всех домов, которые они пересмотрели, был один общий недостаток — Энн не могла подыскать для него название, но вернее всего назвать это хамством.
— Они строят дома так, будто прислуга не человек, — говорила Энн.
Видно, ее заразил своим демократизмом Сид, но так или иначе во всех современных домах они обнаруживали все то же примечательное невнимание к людям, обязанным эти дома обслуживать.
— Тут из кухни уж больно крутая лестница, Арти! — говорила Энн. — Бедной девушке придется день-деньской бегать вверх-вниз, и она совсем собьется с ног, а все оттого, что у них не хватило ума сделать лестницу поудобнее… И наверху нигде нет воды… Каждый раз придется тащить снизу! Вот в таких домах служанки и выбиваются из сил.
— Я знаю, все беды оттого, что дома строят мужчины, — прибавляла она.
Как видите, чета Киппс воображала, будто ищет простенький и удобный по нынешним временам домик, на самом же деле она искала либо сказочную страну, либо от рождества Христова год примерно тысяча девятьсот семьдесят пятый, а до него, увы, было еще далеко.
И все же Киппс поступил преглупо, когда взялся строить собственный дом.
Его подхлестнула злость на агентов по продаже Домов, которая все росла у него в душе.
Все мы ненавидим агентов по продаже домов, точно так же, как всем нам любы моряки. Без сомнения, ненависть эта необоснованная и несправедливая, но долг романиста — заниматься не этическими принципами, а фактами. Все ненавидят агентов по продаже домов, потому что все, кто имеет с ними дело, оказываются в невыгодном положении. Представители всех прочих профессий что-то получают, но и что-то дают, агенты по продаже домов только получают. Представители всех прочих профессий зависят от вас: поверенный боится, как бы вы не наняли другого, доктор не осмеливается заходить слишком далеко, романист — вы этого и не подозреваете, — точно жалкий раб, старается угадать ваши невысказанные желания; ну, а что до торговцев, — молочники будут чуть не драться за право носить вам молоко, зеленщики зальются слезами, если вы вдруг перестанете брать у них овощи; но слыхано ли, чтобы хоть один агент по продаже домов навязывал кому-либо свои услуги? Вам нужен дом; вы идете к агенту; растрепанный, утомленный поездкой, снедаемый нетерпением, вы забрасываете его вопросами; он же невозмутим, отутюжен, медлителен, скуп на слова и пребывает в праздности. Вы упрашиваете его уменьшить ренту, побелить потолки, показать вам другие дома, где сочетались бы беседка, как в доме номер шесть, и оранжерея, как в доме номер четыре, — а ему хоть бы что! Вам нужно продать дом — агент все так же безмятежно равнодушен. Однажды, помню, я его расспрашивал, а он, отвечая, не переставал ковырять в зубах. Что им конкуренция! Все они на один лад; их ничуть не огорчит, если вы уйдете от одного агента к другому; и агента не уволишь, можно только уволить себя от покупки дома. За барьером красного дерева, сверкающим медью, агент неуязвим, его не достать, даже если сгоряча сделать ловкий выпад зонтиком; ну, а не вернуть ключи, которые он вам дал для осмотра, и попросту вышвырнуть их — это самое обыкновенное воровство и наказуется по закону…
И вот некий агент из Дувра в конце концов натолкнул Киппса на мысль строить дом. С дрожью в голосе Киппс выпалил свой ультиматум: никакого полуподвала, не больше восьми комнат, наверху горячая и холодная вода, кладовая для угля в доме, но с отдельной дверью, чтобы угольная пыль не попадала в буфетную, и так далее, и тому подобное. Выпалил — и, отдуваясь, замолчал.
— В таком случае придется вам самому строить дом, — с усталым вздохом ответил агент.
И поначалу, просто чтобы сбить с него спесь, вовсе не думая об этом всерьез, Киппс пробормотал:
— Вот этим-то я, видать, и займусь… Это мне подойдет.
Агент вместо ответа улыбнулся. У-лыб-нул-ся!
А потом, призадумавшись, Киппс с удивлением обнаружил, что зерно запало ему в душу и дало ростки. В конце концов мало ли народу строит дома! Откуда бы взялось столько домов, если б их не строили? А что, если и впрямь построить дом! И тогда он придет к этому агенту и скажет:
— Эй, послушайте! Вы тут копались, не могли мне подыскать что-нибудь подходящее, а ведь я сам построил свой собственный дом, вот провалиться мне на этом месте!